"Юлиан Семенов. Старик в Памплоне (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

очень большим, всего 458 килограммов, я увидел воочию, что такое страх.
(Я испытал страх за день перед этим, когда повел Дунечку на первую
корриду: многие северяне уходят после начала боя; правда, и каталонцы с
презрением отзываются о корриде, считая ее изобретением <ленивых и
кровожадных андалузцев>. Однако когда Пуэрта славно поработал с быком
перед тем, как выехал пикадор - этот, увы, необходимый <бюрократ корриды>,
- и потом провел прекрасное, рискованное ките, отвлекая на себя
разъяренного быка после того, как пикадор <пустил ему первую кровь>, я
взглянул на дочь и понял, что страхи мои были пустыми: лицо ее казалось
замеревшим, собранным, отрешенным - точно таким, когда она стоит у
мольберта и пишет свою картину.)
Пако Камино пропускал мимо себя быка, взмахивая капотэ осторожно,
придерживая его возле колен, чтобы рога быка шли низко - он словно бы
хотел заставить <торо> бодать желтый песок арены, укрытый на какое-то
мгновение розовым капотэ. Это сразу же не понравилось зрителям, ибо <два
условия требуются для того, чтобы страна увлекалась боем быков: во-первых,
быки должны быть выращены в этой стране, и, во-вторых, народ ее должен
интересоваться смертью. Англичане и французы живут для жизни>.
Лучше, чем Старик, не скажешь - незачем и пытаться.
Пако Камино держал быка в десяти сантиметрах от себя, а то и больше,
и движения его отличались скованной суетливостью, и на трибунах стали
кричать и свистеть, а когда бык поддел рогом капотэ, вырвал его из рук
Пако Камино и погнал матадора по арене, и Пако вознесся над барьером и
перевалился через него, как пастоящий <афисионадо>, который хочет быть
матадором, боится им стать и все-таки прет на рожон, расплачиваясь за это
ранением или жизнью, и если <афисионадо> за такой прыжок аплодируют, то
Камино освистали дружно и с такой яростью, что казалось, на Пласа де Торос
запустили двигатели три реактивных истребителя.
Камино плохо вел себя на арене, и мне было больно смотреть на
Дунечку, которая только-только познакомилась с ним в баре отеля <Джолди>,
где Старик обычно кончал вечер, разговаривая с матадорами перед тем, как
уйти на ужин в <Лас Пачолас>. (Беседовать в <Джолди> надо уметь: бар -
комната сорока метров - от силы, а народа там не менее двухсот человек, и
все при этом кричат, жестикулируя, и поэтому беспрерывно толкают тебя
локтями. Если не жестикулировать, как все, собирающиеся здесь, тебе набьют
синяки, но стоит начать жестикулировать так, как это делают испанцы, сразу
же наступит некая гармония, и локти соседей будут проходить мимо твоих
локтей, и никто не станет пересчитывать тебе ребра - лишнее подтверждение
тому, что в чужой монастырь нет смысла соваться со своим уставом.)
В <Джолди> Пако Камино был очень красив и значителен, но в отличие от
Тино он прятал под маской веселости ощущение постоянного страха, и он
хорошо обманул всех нас, но это уже от политики, а матадор должен быть как
художник: он имеет право не скрывать свое состояние накануне акта великого
таинства творчества, а тавромахия - это творчество, с этим нелепо спорить.
А сейчас, на арене, Пако Камино был бледен и м е л о к. Он плохо
убил быка, и, когда он уходил, в него с трибун <сомбра> летели подушки, на
которых сидели сеньоры и сеньориты, а с трибун <соль>, где подушек не
берут из-за экономии, на него обрушились куски хлеба, пустые бутылки
из-под пива и гнилые помидоры.
Но после него было чудо: выступил <человек Ордоньеса - Ниньо де ля