"Юлиан Семенов. Старик в Мадриде (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

несмотря на то что наша окрошка рождена квасом, а <таратор> - кефиром.
Потом Старик заказывал <гуадис колорадос> - крестьянскую еду, мясо с
бобами, в остром, чуть не грузинском соусе, а после <арочелес> - рис с
корицей.
Доктор Мединаветтиа, старый друг Старика, который наблюдал его в
Испании, запретил ему острую пищу и сказал, что можно выпивать только один
стакан виски с лимонным соком и не более двух стаканов вина, и Старик
очень огорчился и долго молчал, когда пришел сюда, и выпил пять виски, а
потом взял вино <вальдепеньяс> из Ла Манчи и заказал много еды, так много,
что вокруг него столпились официанты: было им жутковато смотреть, как Папа
работает ложкой, ножом и вилкой - <неистовый инглез этот Папа>...
- Отсюда мы пошли к Дону Пио, - продолжал Кастильо Пуче, - к великому
писателю Барохе, который умирал, и кровать его была окружена
родственниками, приживалками, журналистами, фотографами; Папа купил
бутылку виски, а Мэри передала свитер - <это настоящий мохер>, добавила
она, и это был бы очень хороший подарок, потому что Пио Бароха боялся
холода, но подарок Мэри не пригодился, потому что через два дня Бароха
умер. Старик надписал ему свою книгу и поставил на столик возле кровати
бутылку виски и сказал Барохе, как он н у ж е н ему, как много он получил
от Дона Пио, от его великих и скорбных книг, а Бароха рассеянно слушал
его, осторожно глотая ртом воздух...
После, когда Старик вышел от Барохи, он задумчиво сказал:
- Я никому не доставлю такой радости: умирать, как на сцене, когда
вокруг тебя полно статистов, и все на тебя смотрят, дожидаясь последнего
акта...
Именно в тот день, когда он был у Барохи, Старик зашел в те два бара
на Гран Виа, куда обычно он не любил заходить: в <Эль Абра> и <Чикоте>. Он
не любил заходить туда потому, что именно в этих барах он проводил многие
часы с Кольцовым, Сыроежкиным, Мамсуровым, Карменом, Цесарцем,
Малиновским, Серовым, когда он писал <Пятую колонну> и <Землю Испании>,
когда вынашивался <По ком звонит колокол>, когда он был молод, и не
посещал доктора Мединаветтиа, и безбоязненно приникал губами к фляжке с
русской водкой, не думая о том, что завтра будет болеть голова, и будет
тяжесть в затылке, и будет ощущение страха перед листом чистой бумаги, а
нет ничего ужаснее, чем такой страх для писателя...


...Когда мы назавтра возвращались на Толедо, погода внезапно
сломалась, небо затянуло низкими лохматыми тучами, а потом поднялся ветер,
а после посыпало белым, крупным, русским градом, и это было диковинно в
июльской Испании, и я вцепился в руль, оттого что шоссе стало скользким и
ехать было опасно, а Дунечка безучастно смотрела в окно, но это только
казалось, что она безучастно смотрит, потому что она вдруг сказала:
- Остановись, пожалуйста.
Я остановился, и Дунечка достала из багажника этюдник и сделала углем
набросок, а в номере отеля достала краски, и запахло р а б о т о й -
скипидаром и холстом, и она долго работала, а потом я увидел картину -
огромное синее дерево, согнувшееся от урагана, и черное небо, в котором
угадывалось солнце, и бесконечная красно-желтая земля Испании.
Символ только тогда делается символом, если в нем сокрыта правда,