"Юлиан Семенов. Начало семьдесят третьего (Франция, Испания, Андорра)" - читать интересную книгу автора

гомосексуалисты в порнографических джинсах, и нечесаные, грязные, в драных
брюках дети миллиардеров, и клерки в архимодных костюмах, пришедшие
поглазеть на знаменитостей, которые давно уже перестали приходить сюда...
Из "Куполя" я пошел на улицу Нотр Дам де Шан, нашел тот дом, где была
лесопилка, но номера 113 не было, и лесопилка была перестроена, и двор
залит асфальтом, и возвышается большое стеклянное здание, и ничего не
осталось от того, что было при Старике.
А в "Клозери де Лила", в том кафе, где Старик написал свои лучшие
рассказы, было тихо, и дождик сделал особенно жалкой бронзовую фигуру
маршала Нея, принца Московского, и народу в зале почти не было, и на
стойке бара была прикреплена бронзовая табличка - "Хемингуэй", и официант
уверял меня, что именно на этом месте обычно сидел Старик и пил пиво или
виски, а я то знал, что он работал (работал, а не пил) за тем столиком,
что стоит возле окна.
А потом я, по парижскому выражению, "взял" метро, и поехал на площадь
Этуаль - Шарль де Голль, и нашел улицу Тильзита, 14, дом, где жил Скотт
Фиццжеральд, но никто в подъезде не знал, где жил американец, а вечер уже
кончился и началась ночь, и мне надо было успеть на последний поезд метро,
и на станции "Георга Пятого" я снова услышал мою песенку, и пел ее
высокий, до голубизны прозрачный парень, аккомпанируя себе на гитаре, а в
мятой черной шляпе, стоявшей возле его ног, лежало несколько
двадцатисантимовых монет, а люди шли мимо него, и их было все меньше и
меньше, потому что метро закрывалось, и люди не задерживались возле парня,
который пел о синем городе, в котором всегда и во всем ожидание - ив
стужу, когда с Сены дуют промозглые ветры, и в летний влажный зной, и
когда любимая ушла от тебя, и когда ты встретил друга и расстался с ним -
легко и счастливо, как расстаются с настоящими друзьями, ведь мир состоит
из потерь и находок, потерь и находок...
Роберт Гортон - так звали певца из метро - поехал ко мне ночевать,
благо хозяйка моей квартиры жила в эти дни за городом и в комнате был
свободный диван, и мы приготовили себе яичницу, разорвали длинную булку
пополам, а потом заварили настоящего грузинского чая, и Ричард взял гитару
и шепотом, чтобы не разбудить соседей в этом старом, маленьком доме,
тихонько запел, прижавшись щекой к гитаре, как к руке любимой:
Ты спрашиваешь, за что я люблю Старика?
Наверное, за то же, что и ты и они и все...
Мы любим его, потому что он дал каждому из нас Праздник.
Единственный праздник, который всегда с тобой, с нами, со всеми...
Ведь это праздник - любить Хэдли, твою первую женщину, И слушать, как
спит мистер Бамби в своей кроватке, и его охраняет мистер Кис с зелеными
глазами, сиамец по крови и друг по призванью, И это праздник - чувствовать
боль Старика, который один в океане.
А вокруг - острова, одни острова в океане, И это праздник - сидеть у
костра с Пилар, и быть солдатом Республики, И это счастье и праздник -
уметь давать праздник людям.
И нам с тобой наплевать на модных болтунов, которые треплются, что
Старик стал старым.
Он всегда молод, как Париж, как этот синий, дождливый, прекрасный
Париж, в котором так много людей забыли про молодого парижанина
Хемингуэя...