"Ю.Семенов. Гибель Столыпина (Повесть) [И]" - читать интересную книгу автора

зерно, то есть борьбу за власть, конкуренцию между землевладельцами и
администрацией, цепко требовавшей отчуждения процента с помещичьих
богатств в казну империи.
Более всего внимание общественности (то есть читающей публики, каковой
тогда в пятидесятимиллионной России было не более чем пятьдесят тысяч, то
есть десятой части процента подданных) было приковано не к экономическому
существу дела, но к разговорам об о с о б о м пути, о с о б о м духе, то
есть к категориям ненаучным, зыбким, рожденным не знанием, но легендами.
На определенном этапе Запад предпринял все от него зависящее, чтобы
незримо поддержать славянофилов, несмотря на их страшные слова против
Европы.
Материалистический, рациональный Запад слов не боялся, он трепетал от
одного лишь - успешного дела конкурента. А поди начни д е л о в стране,
где узаконено рабство! Несвободный человек в работе худ, в мысли стеснен,
в поведении скован.
Значит - не конкурент! Значит - не опасен!
В Россию был откомандирован барон Гаксенхаузен. Поездив по нашим
дорогам, он вернулся в Берлин и издал книгу, в которой изложил стройную
идею русской общины как традиционной и привычной ячейки русского общества.
С той-то поры западная подсказка об идее общины была подхвачена
славянофилами; одни намеревались законсервировать ее в том рабском виде, в
каком она находилась; другие немедленно потребовали право на свободу
выхода из общины каждого, кто хочет, ибо было же в русской истории время,
когда богатыри свободно покидали свои общины, и артели были в державе, и
братчины, ходившие на промыслы, и монастыри, и даже скитские дома. Словом,
и в этом вопросе прогрессивные в ту пору умы славянофильской идеи
выдвигали препозиции, весьма опасные для самодержавной власти.
Двор принимал и поддерживал сусальные требования верноподданной т е м н
о т ы вернуть кафтан, запретить ношение пелерин, исключить из обихода
иностранные слова, поставить препоны для проникновения западной музыки, а
тем более идей; однако как царь не думал менять название русского
придворного чина "гофмейстер"
на "дворовый мастер", так и землевладельцы-славянофилы не намерены были
передавать свои бескрайние земли общине дабы отныне и навсегда все было
"по-христиански, то бишь поровну".
Манипуляция словами дозволялась до определенной границы. Когда
славянофилы-прогрессисты выдвинули лозунг "жить по совести, а не по лжи",
двор отнесся к этому благожелательно, нашлись щелкоперы, которые доказали,
как дважды два, что "жизнь по совести, а не по лжи" есть жизнь
патриархальная, когда слово старшего, то есть государя, есть истина в
последней инстанции для всех подданных, когда слово помещика - закон для
крепостных, но не такой, что писан продажными юристами, но который
передается из рода в род.
Но чем стремительнее катил по миру прогресс, тем больше и явственнее
происходило размежевание этого прекрасного, наивного, трагичного,
талантливого, но - в изначалии своем - мечтательного учения.
Апостолами его были землевладельцы; над ними н е к а п а л о; оброк
крепостных давал возможность летом наслаждаться природой в поместье, а
зимой уезжать для продолжения дискуссий о судьбах несчастного народа на
балах в ненавистном Петербурге или в еще более мерзостной Европе, которая