"Ю.Семенов. Гибель Столыпина (Повесть) [И]" - читать интересную книгу автора

что единственное спасение от голода - в революции... Вы говорите: "Мы
успокоили крестьянство". По отношению к праву выхода из общины - это
безусловно правильно, но при том медленном ходе законодательных работ едва
ли удастся достигнуть спокойствия страны..."
- Это письмо Столыпин, по-моему, употребил в своих нападках на Думу
прошлой осенью, - заметил Дедюлин.
- Верно, - согласился Курлов. - В своей борьбе против общины. Дивлюсь
вашей памяти, Владимир Александрович.
Дедюлин чуть ли не оттолкнул от себя взглядом Курлова; лести не терпел;
принялся за письмо Ивана Ильича Петрункевича, дворянина стариннейшего
рода, тверского помещика, одного из лидеров кадетов в Государственной
думе, - другому члену ЦК, дворянину Владимиру Набокову: "Происходит
гниение правительственной власти, ее распад, появление на арене
политической борьбы необузданной темной силы, таившейся веками в самом
народе в скрытом состоянии, благодаря кнуту, который не разбирал ни овец,
ни козлищ и всех крепко держал в общем хлеве. Законодательные эксперименты
наших генерал-губернаторов; Пуришкевичи и Шульгины в качестве "цензоров
права" свидетельствуют, что власти, как выражения государственного
единства, не существует у нас и мы действительно видим, что правительство,
не способное провести какую-либо реформу, находится в полнейшем
порабощении у "истинно русских людей". Но это, как ни странно,
демократизовало общественное мнение, и все говорит о том, что мы живем уже
не на кладбище".
- Отсюда можно бы взять про "гниение правительственной власти", -
задумчиво сказал Дедюлин, - и что "правительство не способно провести
какую-нибудь реформу". Но - это про запас, Петрункевич - он и есть
Петрункевич, хоть столбовой и земель имеет побольше нас с вами...
Пролистал еще несколько писем, остановился на послании директора
московской гимназии Высоцкого - и не кому-нибудь, а камергеру, полному
генералу Александру Александровичу Евреинову: "Я согласен с князем
Евгением Трубецким, что лучше б распустить Думу и не собирать, ибо она
картонная декорация в руках Петра Аркадьевича, где происходят разные
бюрократически-репрессивные эксперименты над жизнью русского народа. Я не
требую моментального, волшебного возрождения России, но я скорблю, что ни
Столыпин, ни Дума не желают сделать и шага по пути реформ".
- Годится, - сказал Дедюлин. - Это подойдет, здесь все названо своими
именами, к Евреинову государь благоволит...
- Рад, что смог помочь, - откликнулся Курлов. - А теперь - главное,
Владимир Александрович... Я собрал досье на самого Петра Аркадьевича, ждал
того часа, когда эта моя работа окажется угодной людям одной со мною идеи
- служения самодержавию до последней капли крови.
Он открыл самое потаенное отделение портфеля, достал папку, положил
перед Дедюлиным.
Тот пролистал, удивился:
- При чем здесь поэт Фет и философ Огюст Конт?
- Вы внимательно прочитайте, Владимир Александрович, очень внимательно,
вам тогда станет ясно изначалие Петра Аркадьевича, без этого - не понять
вам его затаенную суть...
"Ах вот, оказывается откуда ветер дует!"