"Виталий Семин. В гостях у теток (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

акцент. Она говорит: "Я имею себе... если я уронила что..." Говорит она
длинно и все время невпопад. Это у них такие отношения с младшей сестрой -
что бы ни сказала Зинаида Павловна, все будет так, будто она перебила
Антонину Павловну и сказала невпопад. И сейчас эти отношения потихоньку
восстанавливаются, но все же пока и сама Антонина Павловна с интересом
слушает, что уже в десятый раз рассказывает старшая сестра. Скучно только
племянникам, они редко появлялись у больной тетки на капитанском мостике и
сейчас ждут случая, чтобы уйти поскорее. Но пока они сидят, Зинаида Павловна
рассказывает.
События с ней произошли микроскопические, но усилий и переживаний они
потребовали от нее многих. Как большие события в мире молодых и здоровых
людей. Мир этот она уже забыла, забыла системы его отсчетов и потому
подробно-подробно объясняет, как ей пришла в голову мысль переставить
кровать, как она поджидала, чтобы кто-то прошел по лестнице мимо квартиры,
чтобы выйти и позвать его на помощь. Как услышала голоса мужчин и вышла на
лестничную клетку, как ловко сказала этим мужчинам, которые что-то такое
говорили: "Я преграждаю вам дорогу", - как мужчины вошли в комнату и все
сразу поняли и переставили и стол, и кровати и стул, и все это так легко,
мужчины же. И в том, что она так говорит о мужчинах, что она так остановила
их, раскрыв руки, как для игры или для объятий, есть что-то такое, что
кажется молодым племянникам жалким и смешным. Она, конечно, шутит, но они
глядят на ее серьезное лицо, на лысину под тонкими волосами и думают: нельзя
же так шутить.
Дверь на балкон открыта, и в комнате пахнет асфальтовой пылью и
акацией. Собственные комнатные запахи не сильны, хотя комната уже старая, со
старыми паркетными полами, старым высоким буфетом, старым обеденным и
письменным столами - старухи чистоплотны, и хотя они здесь едят и спят,
пахнет в комнате паркетной мастикой и сдобным тестом. И еще немного
удушливым резиновым запахом кислородных подушек, и еще свежей марлевой
занавеской, к низу которой привязан старый чугунный утюг, чтобы ветер из
открытой балконной двери не так ее трепал. Из-за демонстрации троллейбусы и
автомобили по улице не ходят, и потому в комнату очень ясно доносятся
детские и женские голоса и шаркающие пешеходные звуки. Иногда все эти звуки
покрывает духовой оркестр или даже несколько небольших духовых оркестров.
Парад идет на площади, а здесь демонстрация уже растекается по боковым
улицам, и те, кто несли плакаты и транспаранты, стараются отделаться от них,
сбрасывают их на грузовики, едят мороженое, а оркестры играют только
краковяки или русские плясовые, и очень слышно, что играть в таком темпе
духовому оркестру не по силам. Трубы рявкают, запаздывают, сбиваются с
ритма.
Племянники часто выходят на балкон, курят, оглядывают тех, кто стоит на
соседних балконах. Племянникам скучно, они плохо знают друг друга, видятся
только по таким вот праздникам, когда сходятся у теток, чтобы посидеть часа
два за праздничным столом. Их еще до войны приводили сюда, на этот балкон,
чтобы показать им демонстрацию, чтобы накормить мясными и сладкими пирогами,
которые здесь всегда отменно пекли, и они сами вот уже много лет ходят сюда
по праздникам, водят жен и детей. Но теперь это уже чисто благотворительные
визиты, потому что в комнате всё сильнее пахнет больницей, на письменном
столе стоит фотография человека, который много лет был здесь хозяином,
медная дощечка с монограммой которого до сих пор привинчена к входной двери,