"Виталий Семин. Эй! (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

синяк, парень, на всякий случай, взглянул на нас с угрозой.
Из буфета спустились к себе в трюм. Шорников лежал, закинув руки под
голову. Койка его была аккуратно заправлена. Лежал он на соседней,
пустующей. "Чтобы свою не мять", - догадался я. Взглянув на Ивана
Васильевича, я по лицу его понял, что он сейчас скажет:
- Г'ебята, - сказал Иван Васильевич, - Пусть Игорь едет! Да?
Сп'гавимся! Г'гести уже не нужно. А у него дома дела.
- Во-первых, - сказал Володя, - Грести нужно. К кораблю шлюпку
подгонять. От корабля. Не исключено, что корабля вообще не будет. Да и не в
этом дело. Завтрашним "метеором" и я могу уехать. У меня тоже дома дела.
- Иван Васильевич, - сказал я, - если бы вы сели играть в карты, вы бы
обязательно проиграли партнеру, чтобы его не обидеть. Увидели бы, что
партнер - шулер, и шулера не стали бы обижать.
Не Шорников, чувствовал я, а я чем-то не по душе Ивану Васильевичу.
Конечно, я виноват. Не надо было показывать это шутку с румпелем. От нее все
и пошло. Но я всегда считал, что нет бульшего греха, чем филонство и
неартельность.
- На войне, - сказал я, - вы, небось, были пожестче.
Иван Васильевич выбирал из смятой пачки целую папиросу.
- В моральном приговоре всегда есть покушение на силу. "Я - лучше". Да?
А уж если говорить о войне, то там все моральные приговоры пересматривались.
И я подумал, что таким, каким уходил в поход, домой вернется, пожалуй,
только один Иван Васильевич. В двадцати-тридцатидневных шлюпочных походах
это редко кому удавалось. Вот что меня всегда удивляло.

3

Днем мы уже не решались заходить в диспетчерскую. Там был старший
диспетчер. Как-то спросили Александрова: "А что если нам обратиться к
старшему диспетчеру?" Александров усмехнулся: "Да, он велел не пускать вас
на порог".
Корабль мог сюда придти только в том случае, если в порту накопятся
грузы. Грузов не было, и корабли по-прежнему от шлюзов катили прямо к
Пятиизбянкам. Не было бы так досадно и время не казалось бы таким пропащим,
если бы мы не чувствовали этого непрерывного движения по фарватеру, если бы
не дразнили нас вечерние и утренние ростовские "метеоры".
Я даже подумал, что это судьба наказывает нас. Дней десять назад,
вымотанные встречным ветром и греблей, мы едва устроились на ночь в спальных
мешках, как на той стороне реки загудел автомобильный мотор, хлопнула дверца
и кто-то торопливо позвал:
- Григорьев! Андрей! Андрей Петрович!
Он кричал долго и настойчиво, будто чувствовал наше присутствие в
темноте. Забота, конечно, могла быть пустяковой, рыбачьей, а мы были слишком
изнурены, чтобы спускать тяжелую шлюпку. Но когда торопливо хлопнула дверца,
загудел мотор и все стихло, мы долго лежали без сна, а утром хуже думали
друг о друге, чем за день до этого. И утро началось плохо. На берегу я
увидел растерянного Ивана Васильевича. Он показывал нам бесформенный комок
перьев, к которому не решался подойти.
- Не думал, что попаду, а попал, - сказал он.
Это был вывалившийся из гнезда крупный, рыжий птенец коршуна.