"Виталий Семин. Плотина" - читать интересную книгу автора

инженерами и техниками, людьми занятыми, которые не выделяют и не отделяют
нас от старых солдат-саперов.
Капитан, у которого я работаю, сказал нашей бригаде, что надо остаться
на ночь грузить вагоны. Отпустить лишь явных доходяг, чтобы они не поубивали
самих себя и других ящиками не задавили. Я доходяга самолюбивый, и я
остался.
Грузили на железнодорожные платформы стальные баллоны. То есть не сразу
грузили. Баллоны эти, похожие на увеличенные в сто раз огнетушители, были
вертикально укреплены на стене какого-то специального цеха. Чтобы снять их,
мы подняли на крышу две швеллерные балки, укрепили их, на балках установили
тали, снизу под баллоны подвели помост. Черт его знает, как мы их спустили,
а все-таки спустили.
Когда вкатывали баллоны на железнодорожную платформу, я уперся руками в
стальную стенку. Пожилой солдат, из тех которые руководили нами, сказал мне:
- Ломик возьми. На руки не больно уповай. И правда, куда уж мне было
уповать на свои руки! Очень тонки.
Под утро мы справились, вагоны ушли. Начинался новый рабочий день, и
капитан, пообещав, что объявит перед строем благодарность, повел нас на
новый участок.
После ужина мы обмывались под водонапорной колонкой. Я закатал брюки
выше колен - снять совсем стеснялся - и было дождался своей очереди, когда
вдруг выкликнули мою фамилию. Я оглянулся. Среди полураздетых мужиков,
вытирающихся полотенцами, рубашками, тряпками, кто чем горазд (мы же еще не
солдаты, казенного у нас ничего нет), стояла писарша из штаба, единственная
женщина в части, не носящая военной формы. Она сурово и даже презрительно -
ей неудобно под нашими взглядами - осматривала нашу очередь. Сурово и
равнодушно она взглянула на меня. И я понял, она меня не знает, и несколько
секунд соображал, не лучше ли мне смыться и где-нибудь пересидеть. Хватит с
меня на сегодня. К тому же недавно поругался с нашим старшиной, а он человек
мстительный.
Однако парень, стоявший за мной, подтолкнул меня.
- Тебя вызывают.
Я нехотя вышел.
- Бегом в штаб, - сказала писарша. - Там твой отец приехал.
Кажется, первое, что я почувствовал, была какая-то пустота. Наверно, я
просто не в состоянии был соединить с собой то, что она сказала. Ни из дому,
ни от отца я еще не имел ни строчки. Домой я не писал три года. Вначале не
писал из Германии потому, что, сбежав один раз, готовился к новому побегу,
потом не писал потому, что из лагеря противно, противоестественно писать,
наконец, потому, что город мой опять отбили наши, а через фронт письма не
ходят. Когда закончилась война, я оказался в американской зоне и лишь совсем
недавно, с месяц назад, опустил в почтовый ящик первую открытку. Всю войну я
о своем доме думал, как о чем-то незыблемом. А вот когда надписывал адрес на
первой открытке, испугался: война ведь там проходила! И еще, странно
сказать, испугался: а вдруг я забыл адрес?! Вроде помню, а на самом деле
забыл. И чем больше дней проходило, тем больше я боялся - и дома нет, и
адрес я напутал. А тут вдруг отец...
- А вы не спутали? - хрипло спросил я.
Я все еще не испытывал прилива счастья. Понимал, что я счастливейший
человек если не на всем свете, то, во всяком случае, среди тех четырехсот,