"Луций Анней Сенека. Письма" - читать интересную книгу автора

людей друзьями слишком хлопотно - довольно и того, чтобы они не были тебе
врагами. Поэтому никогда мудрец не станет гневить власть имущих, - наоборот,
он будет уклоняться от их гнева, как мореход от бури. (8) Ты, когда ехал в
Сицилию, пересек пролив. Неосторожный кормчий пренебрег угрозами южного
ветра, от которого становится опасным завиваемое воронками Сицилийское море,
и направился не к левому берегу, а к тому, близ которого бушует водоворот
Харибды1. Зато более осмотрительный кормчий спросит знающих эти места людей,
силен ли прибой и не предвещают ли чего облака, - и держит путь подальше от
мест, стяжавших дурную славу из-за водоворотов. То же сделает и мудрый:
опасного властителя он избегает, но прежде всего стараясь избегать его
незаметно. Один из залогов безопасности - в том, чтобы не стремиться к ней
открыто: ведь от чего мы держимся дальше, то осуждаем. (9) Еще следует нам
обдумать, как обезопасить себя от черни. Тут первое дело - не желать того же
самого: где соперничество - там и разлад. Во-вторых, пусть не будет у нас
ничего такого, что злоумышляющему было бы выгодно отнять: пусть твой труп не
даст богатой добычи. Никто не станет или мало кто станет проливать
человеческую кровь ради нее самой. Голого и разбойник пропустит, бедному и
занятая шайкой дорога не опасна. (10) Старинное наставление называет три
вещи, которых надо избегать: это - ненависть, зависть и презрение. А как
этого добиться, научит только мудрость. Тут бывает трудно соблюсти меру:
нужно опасаться, как бы, страшась зависти, не вызвать презрения, как бы, не
желая, чтобы нас топтали, не дать повода думать, будто нас можно топ тать.
Многим пришлось бояться оттого, что их можно было бояться. Так что будем
умеренны во всем: ведь так же вредно вызывать презренье, как и подозренье.
(11) Вот и выходит, что нужно обратиться к философии: ведь эти писания
не только для хороших людей, но и для не слишком дурных, все равно что
жреческие повязки2. И публичное красноречие, и все, что волнует народ,
вызывает вражду, а это занятие, мирное и ни во что не вмешивающееся, никто
не презирает, ибо даже у худших из людей его чтят все искусства. Никогда
испорченность не окрепнет настолько, никогда не составится такого заговора
против добродетели, чтобы имя философии перестало быть чтимым и священным.
Впрочем, и философией надо заниматься тихо и скромно. - (12) "Как так? -
спросишь ты. - По-твоему, был скромен в философии Марк Катон, который своим
приговором положил конец гражданской войне? Который встал между войсками
двух разъяренных вождей?3 Который в то время, когда одни поносили Цезаря,
другие Помпея, нападал на обоих?" - (13) Но можно поспорить, следовало ли
тогда мудрецу вмешиваться в дела государства. - "Чего хочешь ты, Марк Катон?
Ведь не о свободе идет дело: она давно уже погублена! Вопрос лишь в том.
Цезарь или Помпеи завладеет государством? Но что тебе до их соперничества?
Ни одна сторона - не твоя. Выбор - только из двух властителей. Твое дело,
кто победит? Победить может лучший; одержавший победу не может не быть
худшим". - Я беру только ту роль, которую Катон играл напоследок; но и
предшествующие годы были не таковы, чтобы мудрому допустимо было участвовать
в этом разграблении республики. На что, кроме криков и сердитых воплей, был
способен Катон, когда народ, подняв его на руки и осыпав плевками, тащил его
вон с форума, или когда его уводили прямо из сената в темницу?4 (14) Позже
мы увидим, надо ли мудрому зря тратить силы5, а покуда я зову тебя к тем
стоикам, которые, когда их отстранили от государственных дел, не оскорбляли
никого из власть имущих, но удалились, чтобы совершенствовать свою жизнь и
создавать законы для рода человеческого. Мудрец не станет нарушать