"Луций Анней Сенека. Письма" - читать интересную книгу автора

Великий муж говорит небрежней и уверенней; что бы он ни сказал, во всем
больше убедительности, чем тщательности. Ты знаешь многих молодых людей с
красивой бородой и прической, словно только что вынутых из сундука: от них
не жди ничего мужественного, ничего основательного. Речь убранство души:
если она старательно подстрижена и подкрашена, и отделана, то ясно, что и в
душе нет ничего подлинного, а есть некое притворство'. Стройность речи -
украшенье не для мужчины. (3) Если бы нам дано было увидеть душу человека
добра, - какой святостью, каким кротким величием светилась бы она! Как
блистали бы в ней и справедливость, и отвага, и воздержность, и разумность2,
а кроме них и скромность, и сдержанность, и терпимость, и щедрость и
общительность, и (кто бы этому поверил?) редчайшее в человеке благо -
человечность сливали бы свое сиянье. А предусмотрительность, а тонкость
вкуса, а самое возвышенное из свойств - благородство - сколько бы они
прибавили красоты, сколько степенности и величавости! Всякий сказал бы, что
не одну любовь, но и почтенье внушает эта душа. (4) Если бы кто увидел ее
лик возвышенней и блистательней всех лиц, какие он привык видеть у людей,
разве он не остановился бы, не оцепенел, словно встретив божество? Не стал
бы молча умолять, чтобы взгляд на нее не был сочтен за грех? а потом,
ободренный призывной кротостью лика, не приблизился бы, не молился бы
коленопреклоненно, не созерцал бы долго, глядя снизу вверх - ибо она намного
выше привычного для наших глаз роста, - в ее пылающие кротким, но ярким
огнем очи? не повторил бы наконец изумленно и благоговейно строки нашего
Вергилия:
(5) Как мне тебя называть? Ты лицом непохожа на смертных, Голос не так
звучит, как у нас... Счастлива будь, кто б ты ни была! Облегчи нам заботу! а
И она снизойдет и облегчит заботу, если мы захотим чтить ее! А чтят ее
не жирными тушами зарезанных быков, не повешенным на стену золотом и
серебром, не вкладом в храмовую казну, но волею к праведности и благочестью.
(6) Всякий, повторяю, загорелся бы к ней любовью, если бы нам
посчастливилось ее увидеть; а теперь многое нам препятствует, либо поражая
наш взгляд чрезмерным блеском, либо удерживая его темнотою. Но мы, если бы
захотели освободить от всех преград зрение души, так же как мы очищаем
лекарствами глаза и делаем их взгляд острее, - могли бы раз глядеть
добродетель даже в прячущем ее теле, даже сквозь бедность, даже сквозь
униженность и поношенье; мы увидели бы, повторяю, эту красоту даже сквозь
скрывающую ее грязь. (7) И наоборот, мы разглядели бы злонравие и вялость
горемычной души, даже если бы нам мешал яркий блеск, излучаемый богатствами,
и бил в глаза лживый свет почестей и могущества. (8) Тогда бы мы и поняли,
каким презренным вещам мы дивимся, словно дети, для которых любая игрушка
драгоценна. Ведь они и родителям, и братьям предпочитают купленные за медные
деньги бусы. "Какая разница между ними и нами, - говорит Аристон4, - помимо
той, что мы сходим с ума из-за картин и статуй и наша глупость обходится
дороже?" Им доставляют удовольствие обкатанные камешки с побережья, если они
пестрые, а нам - разноцветные пятна на огромных колоннах, привезенных из
египетских песков или из африканских пустынь и поддерживающих какой-нибудь
портик или потолок столовой, вмещающей целый город. (9) Мы восхищаемся
стенами, облицованными тонкими плитами мрамора, и хотя знаем, что под ними
скрыто, сами обманываем свои глаза. А наводя позолоту на кровли, разве не
лживой видимости мы радуемся? Ведь знаем же мы, что под нею - неприглядное
дерево! Но не только стены и потолки украшаются тонкою облицовкой; и у всех