"Луций Анней Сенека. Письма" - читать интересную книгу автора

тяжелый душевный недуг. Как после вина язык начинает заплетаться не прежде,
чем ум, не выдержав тяжести, подломится или изменит нам, так и этот род речи
(чем он отличается от пьяных речей?) ни для кого не в тягость, если только
душа не пошатнулась. Поэтому лечить надо душу: ведь от нее у нас и мысли, и
слова, от нее осанка, выраженье лица, походка. Когда душа здорова и сильна,
тогда и речь могуча, мужественна, бесстрашна; если душа рухнула, она все
увлекает в своем паденье.
(23) Ежели царь невредим, живут все в добром согласье, Но лишь утратят
его, договор нарушается 8. ..
Наш царь - это душа; пока она невредима, все прочие исполняют свои
обязанности и послушно повинуются; но стоит ей немного пошатнуться, и все
приходит в колебанье. А стоит сдаться наслаждениям, тотчас сходят на нет все
ее уменья, вся деятельная сила, и за что она ни берется, все делается вяло и
лениво. (24) Если я уж взялся за это сравненье, то продолжу его. Наша душа
то царь, то тиран: царь, когда стремится к честному, заботится о здоровье
порученного ей тела, не требует от него ничего грязного, ничего постыдного;
а когда она не властна над собою, жадна, избалована, тогда получает
ненавистное и проклятое имя и становится тираном. Тут-то ею овладевают
безудержные страсти, одолевают ее и сперва ликуют, наподобье черни, которой
мало насытиться вредоносной раздачей и которая старается перещупать все,
чего не может проглотить. (25) Но по мере того как болезнь все больше
подтачивает силы, а удовольствия входят в плоть и в кровь, одержимый недугом
доволен и видом того, на что чрезмерная жадность сделала его негодным, и
возмещает собственные наслажденья зрелищем чужих, став поставщиком и
свидетелем похотливых забав, которых сам себя лишил невоздержностью. Не так
отрадно ему обилие услаждающих вещей, как горько то, что не всю эту роскошь
он может пропустить через глотку и утробу, что не со всеми распутными бабами
и юнцами может переспать; он печалится, что упускает немалую часть своего
счастья оттого, что тело так мало вмещает. (26) Разве безумье в том, мой
Луцилий, что мы забываем о неизбежности смерти? о собственной слабости? Нет,
оно в другом: никто из нас не подумает, что он только один! Погляди на наши
кухни, сколько там бегает между очагами поваров: неужто, по-твоему, не
покажется, что в такой суматохе пища приготавливается не для одного брюха?
Взгляни на наши винохранилища, на погреба, где собран урожай за много
столетий: неужто, по-твоему, не покажется, что не для одного брюха
запечатаны эти вина, выжатые во многих краях при многих консулах? Погляди, в
скольких местах переворачивают землю, сколько тысяч пахарей пашет и копает,
- неужто, по-твоему, не покажется, что не для одного брюха сеют и в Африке,
и в Сицилии? (27) Мы будем здоровы, будем воздержны в желаньях, если каждый
поймет, что он - один, если измерит свое тело и узнает, как мало оно вместит
и как ненадолго! Ничто так не способствует умеренности во всем, как частые
мысли о краткости нашего века и ненадежности срока. Что бы ты ни делал, не
упускай из виду смерть! Будь здоров.
Письмо CXV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Мне не хочется, мой Луцилий, чтобы ты слишком уж тревожился по
поводу слов и слога: у меня есть для тебя заботы поважнее. Ищи, о чем
писать, а не как; старайся, что пишешь, то и думать, а что думаешь, то
усвоить и как бы запечатлеть собственной печатью. (2) Чья речь покажется
тебе придирчиво вылощенной, у того, так и знай, душа тоже занята пустяками.