"Г.Сенкевич. Из дневника познанского учителя" - читать интересную книгу автора

подушке, открытый рот, глаза, неподвижно устремленные в одну точку, и
напряжение всех членов не оставляли никакого сомнения. Михась умер.
Я закрыл ему глаза и накинул на него одеяло, соскользнувшее с его
исхудалого тела, когда мать, вскочив с постели, побежала за мной. Потом
долго приводил в чувство пани Марию.
Первый день праздника прошел в приготовлениях к похоронам. Пани Мария
не хотела расставаться с телом умершего, и ей все время делалось дурно. Она
упала в обморок, когда пришли снимать мерку для гроба, потом, когда одевали
покойника, затем снова, когда устанавливали катафалк. Отчаяние ее поминутно
наталкивалось на равнодушие служащих похоронного бюро, привыкших к таким
сценам, и переходило чуть ли не в безумие. Она сама клала стружки в гроб,
под атласную подушечку, бормоча, как в бреду, что ребенку будет неудобно
лежать так низко.
А Михась между тем лежал на постели, уже одетый в новенький мундир и
белые перчатки, окоченевший, равнодушный и безмятежный. Наконец, тело
положили в гроб и перенесли на катафалк, а кругом в два ряда поставили
свечи. Комната, в которой бедный ребенок просклонял столько латинских слов и
решил столько задач, казалось, превратилась в часовню. Закрытые ставни не
пропускали дневного света, и желтые мерцающие огоньки свечей придавали ей
торжественность костела. Ни разу с того дня, когда Михась получил последнюю
отличную отметку, я не видел у него такого безмятежного лица. Его тонкий
профиль, обращенный к потолку, спокойно улыбался, как будто мальчику
полюбилась вечность смерти и он был счастлив. Мерцание свечей придавало его
лицу и усмешке видимость жизни; казалось, он улыбался во сне.
Постепенно стали сходиться мальчики, товарищи Михася, не уехавшие на
каникулы. Глаза их удивленно раскрылись при виде свечей, катафалка и гроба.
Может быть, эти маленькие "мундиры" удивляла серьезность их товарища и его
новая роль. Еще недавно он был среди них, гнулся, как и они, под тяжестью
ранца, набитого немецкими книгами, получал плохие отметки, выслушивал брань
и публичные выговоры, имел плохое произношение, каждый из них мог его
дернуть за волосы или за ухо, а теперь он был настолько выше их и лежал
такой торжественный, спокойный в окружении горящих свечей. Все приближались
к нему с уважением и некоторым трепетом, - даже Овицкий, первый ученик,
теперь не много значил по сравнению с ним. Мальчики, подталкивая друг друга,
тихонько шептались, что теперь он ни на кого не обращает внимания, что, если
бы пришел даже Herr Inspektor*, он бы не вскочил, не испугался, а улыбался
так же спокойно, - что он "там" может делать все, все, что захочет: шуметь,
как вздумается, и разговаривать даже по-польски с маленькими крылатыми
ангелочками.
______________
* Господин инспектор (нем.).

Перешептываясь, они приближались к свечам, стоявшим двумя рядами, и,
прочитав "вечный покой" Михасю, робко отходили.
На следующий день гроб закрыли крышкой, заколотили гвоздями и повезли
на кладбище. Скоро комки песка, смешанного со снегом, скрыли от меня
Михася... навсегда.
Сегодня, когда я пишу это, прошло уже около года с того дня. Но я помню
тебя и скорблю о тебе, мой маленький Михась, мой цветочек, так рано увядший.
У тебя было дурное произношение, но ты был прямодушен. Я не знаю, где ты и