"Александр Серафимович. Железный поток (Авт.сб. "Железный поток")" - читать интересную книгу автора

громадная убыль.
Хе-хе! В офицерах громадная убыль, - и в боях, и в бегах в тыл.
Презрительно выпустили прапорщиком. Явился в роту, а на плечах
поблескивает, - добился. И радостно и не радостно.
Радостно: добился-таки, добился своего страшной тяжестью,
нечеловеческим напором. И не радостно: поблескивавшее на плечах отделило
от своих, от близких, от хлеборобов, от солдат, - от солдат отделило, а к
офицерам не приблизило: вокруг Кожуха замкнулся пустой круг.
Офицеры вслух не говорили: "мужик", "сволочь", "раскоряка", но на
биваках, в столовой, в палатках, всюду, где сходились два-три человека в
погонах, вокруг него - пустой круг. Они не говорили словами, но молча
говорили глазами, лицом, каждым движением: "сволочь, мужик, вонючая
растопыра..."
Он ненавидел их спокойно, каменно, глубоко запрятанно. Ненавидел. И
презирал. И от этой ненависти и от своей отделенности от солдат закрывался
холодным бесстрашием среди тысяч смертей.
И вдруг все покачнулось: и горы Армении, и турецкие дивизии, и солдаты,
и генералы с изумленно-растерянными лицами, и смолкшие орудия, и
мартовские снега на вершинах, точно треснуло пространство и разинулось
невиданно-чудовищное, невиданное, но всегда жившее тайно в тайниках, в
глубине; не называемое, но - когда сделалось явным - простое, ясное,
неизбежное.
Приехали люди, обыкновенные, с худыми желтыми фабричными лицами, и
стали раздирать эту треснувшую расщелину, все шире и шире раскрывая ее.
Забила оттуда вековая ненависть, вековая угнетенность, возмутившееся
вековое рабство.
Кожух в первый раз пожалел, что на плечах блестит то, чего так каменно
добивался: он оказался в одних рядах с врагами рабочих, с врагами мужиков,
с врагами солдат.
После докатившихся октябрьских дней с отвращением сорвал к закинул
погоны и, подхваченный неудержимо шумящими потоками войск, устремившимися
домой, запрятавшись в темный угол, стараясь не показываться, ехал в
набитой тряской теплушке. Пьяные солдаты орали песни и охотились на
скрывавшихся офицеров, - не доехать бы ему, если б его заметили.
Когда приехал, все валялось кусками, весь старый строй, отношения, а
новое было смутно и неясно. Казаки обнимались с иногородними, ловили
офицеров и расправлялись.
Как зернышки дрожжей, упали в ликующее население приехавшие с заводов
рабочие, привалившие с потопленных кораблей матросы, и Кубань революционно
поднялась, как опара. В станицах, в хуторах, в селах - советская власть.
Кожух хотя словами не умел сказать: "классы, классовая борьба,
классовые отношения", - но глубоко почуял это из уст рабочих, схватил
ощущением, чувством. И то, что наполняло его каменной ненавистью -
офицерье, теперь оказалось крохотным пустяком пред ощущением, пред этим
чувством неизмеримой классовой борьбы: офицерье - только жалкие лакеи
помещика и буржуя.
А следы добытых когда-то с таким нечеловеческим упорством погонов жгли
плечи, - хоть и знали его за своего, а косились.
И так же каменно, с таким же украинским упорством он решил каленым
железом, своей кровью, своей жизнью выжечь эти следы и так послужить, -