"Сергей Сергеев-Ценский. Преображение человека (эпопея Преображение России #2)" - читать интересную книгу автора

- Ну что... скучно, небось? - кинул ему на ходу Матийцев.
- А то не скучно? (Федька был внук Ивана Дорогого.)
- Терпи, терпи... учись: тебе еще долго терпеть, - и улыбнулся про
себя, отходя. А за дверью недалеко был боковой пролаз на ту самую "литеру
Б", куда пошел Автоном Иваныч, а чуть дальше - та печь, в которой обвалом
засыпало двоих: Ивана Очкура и Семена Сироткина. Печь эту закрестили и
заделали дощатой решеткой, мимо решетки этой вот уже недели три старался
не ходить Матийцев, а теперь подошел к ней вплотную и долго смотрел и
вслушивался: теперь это можно было.
Очень четко думалось: "Штабс-капитан сомневался в загробной жизни, я
же в нее не верю, совсем, - но... жаль, что нигде около "Наклонной"
никаких цветов... Если бы они попались мне на глаза, я принес бы их вам
сюда и бросил бы за решетку... чтобы вы знали".
И хотя могила их была на том же кладбище, все-таки и здесь, где
умерли, тоже как будто лежали они, а на могиле близких так хочется
подумать и вспомнить о них. Тут было до удушливости тихо, только изредка
как будто вода журчала в сточной канавке. Тут хорошо было забывчиво
представлять нездешнее: чувствовалась какая-то острая грань, отделяющая
э т о, - что от целой жизни земной осаждалось в тихом темном коридоре на
глубине ста с лишнем сажен, и  т о: уже наплывало  т о, и не особенно
заметен был переход между ними: так - маленький горбик.
Исподволь какая-то жуткая торжественность вошла в душу, и долго стоял
так Матийцев, точно слушая заупокойную обедню по себе самом, издалека
звучащую, и было хорошо ее слушать.
Он хотел потом свернуть влево, но тут вдали, в глубине штрека, слышны
вдруг стали лошадиные визги, рычание, хлопание и крепкая брань. Подумалось
было: несчастие, но тут же догадался он, что несчастия нет, а идет
спокойная работа, - просто забурился груженый вагон, и кто-то из коногонов
бьется с ним и лошадью. Остановившись, приглядевшись, скорее понял, чем
увидел Матийцев, что это - Божок и недавно купленная молодая лошадь -
Зорька, о которой говорил Дорогой.
Божок был большого роста, но сильно сутулый, в размер высоты штрека,
с длинными узловатыми руками. Лет ему было под тридцать. На дневной
поверхности был очень неповоротлив, неуклюж; и в шее, сильно вытянутой
вперед, и в ногах, сильно согнутых в коленях, очень древнее что-то всегда
виделось в нем Матийцеву. Точно из-под тяжести какой-то каменной бабы с
кургана, улучив минуту, выполз когда-то ночью (непременно ночью), приполз
полями сюда, в "Наклонную Елену", и упрямо стал жить опять, больше в
земле, впрочем, чем над землею. Сила у него была страшная, и его боялись
задевать шахтеры, особенно, когда был он пьян. Глядел он на всех
одинаково, исподлобья. Мог, кажется, глотать стаканы и рюмки; гнул
пальцами пятаки...
Лампочкой, привешенной к передку вагона, освещены они были неверно, -
он и Зорька, так что и разобрать было трудно, что это такое: будто
сцепились кентавры.
- Я т-тебя зад-душу!.. Я т-тебя съем! - рычал Божок, - это, наконец,
ясно расслышал Матийцев, подходя.
Божок и в самом деле обхватил Зорькину шею, тряс Зорькиной головой, а
Зорька, тоже рыча, все ухитрялась пустить в дело оскаленные зубы, и валил
от нее такой пар, точно в тумане были они оба с Божком.