"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Тундра (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Мы встречались иногда на лестнице, но она, узнавая во мне соседа,
только конфузливо смотрела в землю, а я... я просто проходил мимо, не
решаясь заговорить.
Я увлекался в то время тундрой и самым тщательным образом изучал ее от
Торнео до Кары, от Кары до Колымы.
Весь стол в моей комнате и угол около стола были завалены толстыми и
тонкими книгами, на корешках которых можно было прочесть: тундра...
тундра... тундра.
Я читал и писал о тундре, и тундра выросла в моей душе до колоссальных
размеров и заслоняла все.
Я отчетливо представлял себе мерзлую, обросшую мохом пустыню - болото,
жалкие кривые кусты, а на них беспомощно треплющиеся листья.
Вверху висит серое небо и давит на землю - от этого земля плоская и
слезливая.
А зимой - это огромный склеп, обитый белым глазетом, освещенный
лампадами северного сияния, молчаливый, жуткий, пустой.
И я никак не мог понять, зачем там живут люди.
С утра я уходил из комнаты и, шныряя в толпе, как ящерица в груде
хвороста, шел на лекции, оттуда в студенческую столовую, оттуда на уроки.
На улицах, между высокими огромными домами, кипела жизнь, странная,
суетливая, человечья. Можно было идти целый день и на каждом повороте улицы
натыкаться все на те же тупые многоэтажные дома, до тошноты похожие один на
другой.
Как-то странно было думать о реке, не закованной в набережную, о
деревьях, не выстроенных по ранжиру, о полях, не заполненных домами и
мостовыми.
О природе напоминало только небо, но и оно было какое-то прихотливое,
точно придуманное по заказу людьми, бесцветное, пропитанное, как губка,
дождем.
Под этим небом по улицам и в домах расползались, точно испарения, чисто
людские, долгими усилиями созданные интересы, и каждый в огромной массе
кишащего люда желал иметь миллион и чин действительного статского.
Если не достигал, то терзался и мучился, если достигал, то стремился к
десяти миллионам и к чину действительного тайного.
Все что-то усиленно делали, именно то, что считали необходимым, став на
одну точку зрения, и что выходило нелепым и смешным - с другой точки.
Жизнь казалась похожей на острый угол. Чем ближе к вершине, тем теснее,
чем дальше от вершины, тем просторнее, но все они сбивались к вершине.
И так как там нечем было дышать, то выдумывали свой воздух.
И я, так же как все, придумал себе дело - тундру, в которую никогда не
собирался, а моя соседка по квартире вычурно вышивала спальные туфли, без
которых обошелся бы всякий, если бы их не придумали.
Над "тундрой" я просиживал иногда далеко за полночь и тогда слышал, как
моя соседка чисто по-женски скороговоркой, шепотом читала молитвы, потом
тушила лампу, раздевалась, шурша платьем, и ложилась на скрипучую койку,
долго ворочалась и поздно засыпала.
Я понимал, что мой интерес к тундре был выше и шире по объему, чем ее к
вышиванию туфель, и мне было ее жаль.
За пять месяцев я так привык к шипению ее керосинки, к ее монотонным
песням, тихим молитвам по ночам и даже к однообразному тушению лампы, что и