"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Дифтерит (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

как будто хотел проглотить большой кусок теста и не мог проглотить. Передние
зубы у него были с широкими промежутками, прокопченные, упрямо торчавшие в
разные стороны, и оттого, что у него были такие зубы, все, что он говорил,
казалось надоедливым, жестко торчащим и прокопченным.
- Сядешь на зеленую травку, - продолжал Ульян Иваныч, уныло мигая
глазами, - помечтаешь о том о сем, хорошо тебе: тень, прохлада, птички
чирикают. Уж на что, кажется, невинное удовольствие? Ан нет! В тебя уж там
вцепилось что-нибудь такое: насморк, кашель... за что?.. О другом о чем
лучше и не говорить, например насчет заповедей... Возмездие!.. Великое это
дело, ей-богу! И слово-то какое страшное придумано: возмездие!
Ульян Иваныч покачал головой, затянулся сигарой и собрал в мелкие
морщинки глаза.
Дым, который он выпускал изо рта, синеватый и тощий, был тоже какой-то
робкий, запуганный и не поднимался красивыми кольцами, а свертывался
клочьями и падал вниз.
- Сколько разных преступлений из-за так называемой любви в газетах
попадается, - продолжал Ульян Иваныч, - ужас, прямо ужас! Не приведи бог!..
Там муж жену убил, там любовник любовницу, там то, там это... И ведь большей
частью неожиданно все... Идет человек, ни о чем не думает - вдруг
откуда-нибудь из-за угла из револьвера или серной кислотой в лицо... Это
женщины больше любят - серной кислотой... Кажется, из-за чего бы этак, а вот
на!.. На всю жизнь калека или и совсем жизни лишится... Ведь это что?!
Хозяин поднялся.
Глаза у него были опухшие, тяжелые, фигура его была тоже тяжелая, и два
только слова, которые он сказал: "Перестань болтать!" - были тоже резкие,
плотные, тяжелые слова.
Ульян Иваныч съежился, точно сразу подсох, зажевал губами и усердно
начал стряхивать пепел с сигары, а хозяин злыми стучащими шагами заходил по
комнате.
В высокие окна смотрела черная ночь и точила безысходную тоску из
бездонных глаз.
Дальние углы темнели густо и жутко, точно там притаился кто-то
бесплотный, выжидающий, а в одном углу, за роялем, гладкий блестящий от
лампы овальный лист фикуса был похож на чей-то немигающий глаз.
За окнами выла вьюга, и отвороченное с крыши железо хлопало и рычало,
хрипело и жалобно визжало: "И-и-и, рроди-имые вы мои-и!", точно и ему было
холодно, пусто и нудно.


II

Ульян Иваныч приехал к своему двоюродному брату Модесту Гавриловичу два
дня тому назад. Тот, не видавший его лет десять, не нашел в нем большой
перемены: немножко больше стала лысина, немножко худее стало лицо, немножко
сгорбилась спина, но в общем он остался тем же Ульяном Иванычем, которого он
знал и раньше, - человеком без определенных занятий, семейным, пришибленным
и пугливым.
У него, так же как и прежде, было инстинктивное недоверие к своим
вещам, словам, поступкам. Когда нужно было узнать время, он справлялся у
кого-нибудь, даже и не пробуя вынимать своих часов; когда нужно было