"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Жестокость (Повесть)" - читать интересную книгу автора

высоком берегу, и церковь в ней кирпичная, красная, с белыми разводами, на
четыре угла и одноглавая, похожая на большую часовню.
Бутылки в деревне, конечно, нужная вещь, - для масла, для квасу, для
дегтя... Но он знал, зачем ему нужны были бутылки. Он сыпал в бутылку
известку, наливал воды, забивал потуже пробку, ставил где-нибудь на бугорке
и ждал, когда хлопнет бутылка, как выстрел из ружья, и разлетится стекло в
мелкие дрызги... Ух, здорово!.. А если не было извести, - набирал ребят,
ставил бутылку где подальше и начинал игру: "А ну, кто попадет в нее с
одного камня?.." Чаще всего сам и попадал, потому что мошенничал: набирал
заранее в карман таких круглых голышей, что сами летели в цель.
Отрезать у чужой лошади хвост, загнать свою лошадь в ночном на
помещиков хлеб, накормить соседского Старостина мальчишку навозом, а если
найти в сору булавку, то сразу сообразить, что ее надо закатать в хлебный
мякиш и подбросить через забор поповскому лохматому меделяну, а потом идти с
желтой ромашкой-поповником около поповых окошек и безмятежно твердить, как
принято искони у ребят:
- Поп, поп, высиди собачку!.. Поп, поп, высиди собачку!.. Поп, поп,
высиди собачку!..*
______________
* Гусеницы в простонародье называются, как известно, "поповы собаки"; в
поповнике затаиваются личинки одного вида жука, чтобы перебраться на пчел.
(Прим. автора.)

И коситься на окна.
Отец его объелся крутой пшенной каши и умер от заворота кишок. С тем и
умер, что все катался по полу и кричал в голос:
- Отведите от смерти!.. Ой, смерть моя!.. Отведите от смерти!..
А мать не могла взять в толк, как может умереть здоровый мужик от
котелка пшенной каши.
- Во-от, родимец!.. Диви бы яд какой! Каша!
Он же, курносый, вывел из этого твердое правило на всю свою жизнь: не
ешь каши - помрешь, поешь каши - тоже помрешь, потому - деревня!.. Кабы
город...
В городе Спасске - напротив, через Оку - был у него родной дядя по
матери - Любим, ходил в городовых с селедкой. Там и всего-то их было трое
городовых на весь Спасск, и такой уж это был до чрезвычайности дикий город,
что даже и плотного, тяжелого на вид человека в форме и с шашкой и
серебряной цепочкой часов навыпуск звали не Любимом, а Бимкой, точно
собачку.
Но он ведал базаром, и только ему одному были известны все тонкости
законов, против которых грешили торговки, и в базарные дни он бывал грозен.
Он двигался по базару, медленный, величавый и зоркий, как ястреб, и,
остановясь перед той или иной бабой, строго и проникновенно глядел на нее
из-под спущенных бровей, вынимая в то же время замасленную записную книжку и
карандашный огрызок. Затем, поглядев еще свирепее, начинал ставить в своей
книжке каракули.
- Бимка!.. Бимка, не пиши! - пугалась баба, брала из выручки два пятака
или даже больше и совала ему в карман.
Бимка смягчался, переставал сопеть, расправлял тугие усы и двигался
дальше. Оглядев с головы до ног следующую бабу, опять начинал сопеть,