"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Кость в голове (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

стал я - военный преступник. Через кого же? Через бабу, которая, стерва,
кругом меня обмотала и даже другой бабе за сто двадцать рублей продала...
- И что же все-таки? Суд был? - справился Евсей.
- А как же? К военному следователю вызывали. Я ему все
чистосердечно-подробно, а потом суд. Вот на суде это со мной опять и
случилось: заметило - я и упал в бесчувствии. Тут, первое дело, я на
гарнизонной под строгим арестом сидел, горячей пищи я мало видел: отощание
силы во мне такое было, что насилу я под свечками до суда дошел. Ну, тут уж
ко мне, видят, не то что статью закона подводить, а просто лечить меня
надо... Меня и отправили в лазарет - на Екатерининской он был, назывался
"Второй временный госпиталь". А там народу всякого было, и думка у всех была
одна: как бы это от военной службы их отставили. Значит, солдаты на всякие
пускались хитрости, а доктора-фершела должны были хитрости ихние распутывать
и обратно их в полки-дружины возворачивать.
Тут я много от людей узнал, как может человек сам себя покалечить,
только бы его на свободе оставили и на смерть напрасную за ему совсем
ненужное не гнали. Потому что фронт для нашего брата, солдата, в то время
что такое был? Та же неминучая смерть. Вот и пили разное, чтобы только явный
себе вред получить. Один, из себя видный такой и говорил складно, тот со
мной рядом лежал, он, я видел, сулему пил. Это, конечно, после дознались,
что сулему, как уж он переборщил, отравился. Ему бы надо посредственно, а он
- сколько рука взяла, а потом крик поднял: отводи его от смерти. Нет, к утру
кончился, не отвели, хотя, слова нет, хлопотали.
Меня бы, может, тоже за обманщика лазаретного приняли, да, на мое
счастье, один доктор там был, севастопольский сам, забыл я его фамилию.
Он-то в военной форме теперь уже был, а тогда - в штатской одеже, кроме
того, бородку он себе запустил, так я его поперва не узнал совсем. Их двое
пришли меня опрашивать: этот да главный доктор. Главный, тот, как я об своих
увечьях докладывал, все только носом крутил, дескать заливщик, а он, стало
быть, заливщиков таких из нашего брата видал; этот же другой смотрел-смотрел
на меня, да ему: "Знаете, он ведь всю чистую правду говорит, потому как я
его отлично даже помню и совсем не чаял, что он выходиться может..." Так я
благодаря своей судьбе месяца полного не лежал - меня на комиссию, и вместо
всякого суда дают отставку мне, называлась тогда четвертая категория.


IV

- Ты, конечно, к Феньке?
- Нет, брат, я уж тогда не то чтоб об Феньке, ни об какой бабе подумать
я не мог, чтобы мне на землю не плюнуть. Что ни подумаю, то и плюну. И вижу
я, что Севастополь этот - моя яма-могила, чугунный крест. Подался я на
Балаклаву. Недалеко хотя, но все-таки не Севастополь. Там жизнь шла тихая.
Батареи, конечно, стояли кое-где, и так что кавалерии ополченской один
эскадрон, а то все больше рыбальством там люди занимались в бухте.
Штукатурной работы я там себе не нашел, дома уже не строились тогда новые, а
печей несколько сложил: дело уже к зиме шло. И вот раз утром рано слышу -
стрельба от Севастополя подается: пушки. Значит, кончено: к нам война
подошла. И что же ты думаешь? Не я один заметил: многие собаки из
Севастополя целыми стаями к нам, на Балаклаву, от страху забежали. А за ними