"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Кость в голове (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

следом - дамы флотские на извозчиках, ей-богу. Спервоначалу неизвестно было,
конечно, чьи такие дамы, потом оказалось, мужьям своим не поверили, чтобы
германский флот напавший - или он уж тогда турецкий был - чтобы могли они от
него отбиться, и сломя голову кинулись жизнь свою спасать в первое попавшее,
в Балаклаву.
Стрельба хотя долго тогда не была, не более часу, все-таки к нам в
Балаклаву доходят в тот же день слухи: в морской госпиталь попало - матросов
одиннадцать человек разорвало в клочья, и даже пальцы ихние до стенок
прилипли; в казарме нашей, где я службу свою провожал, угол отбило; и на
Корабельной слободке будто тоже снарядов несколько упало, и дома там
разваленные есть... Вот мне и запади в голову: не иначе как Фенькин дом, мой
кровный угол вечный, не иначе как его разворочало и, может, Феньку уж
окалечило - убило. Человек простой, кто об ней много говорить будет? Значит,
самому мне надо на месте посмотреть. Ежель, скажем, убита Фенька, всегда я
могу доказать - и соседи же кругом знают, что все, после нее оставшее, мое
должно быть, а ничуть не Гаврилкина какого. Вот стоит, понимаешь, все время
в глазах: Фенька размозженная лежит, а у хаты крыша сорвана, - что я
поправить в силах... А скотина вся жива: что корова, что мои козы безрогие,
белые... Два дня так мне все представлялось; на третий пошел я в
Севастополь. А там же дорога недальняя, а по дороге все дачи стоят. Прихожу
на свою Корабельную, - оказалось, в нее только один снаряд попал, вреда не
сделавший, а только яму большую и то на пустом месте. И то бабы там говорят:
"Вот хорошо, как теперь эта яма: будет куда нам котят-щенят кидать". Мимо
дома своего прошел: как я теперь уж в вольной одеже был и воротник мог
поднять, а шапку пониже нахлобучить, то меня Фенька не узнала, а она как раз
на дворе сидела, достойную корову свою доила, не корова, а целый капитал,
потому вижу, цебарку надоила полную... Прошел я мимо, а сам думаю: в
Симферополь ли мне мотануть, или же в Севастополе остаться? С Фенькой,
думаю, мое дело уж конченное: что мне теперь Фенька! Жизни моей она теперь
мешать не должна; я человек непьющий, некурящий, могу я себе печками
деньжонок каких собрать и тоже угол завести и даже корову такую достойную.
Война, думаю, теперь меня не касается, а Фенька пускай курносый нос свой
кверху не дерет, как теперь и без нее баб хватает, - всю они жизнь
запрудили, спасенья от них нет.
Хорошо... Ходил я по Корабельной - все дворы разглядывал и все места,
какие не застроены, и так я решаю себе: остаюсь я здесь, хозяйство свое
заведу, и будет мне жизнь покойная, и всегда в сытости, в чистоте. В
Севастополе, дескать, войска теперь много, а уж где войска много, там и
денег довольно, тут я без работы не должен сидеть.
Остался... И так у меня пошло: война это там своим чередом, а мои
печки-плиты - своим. Кто имеет желание - воюй себе, получай кресты-медали,
особой зависти моей к этому нет. Коротко говоря, к концу это уж пятнадцатого
года те самые шестьсот рублей, какие я, выходит, Феньке на всю ее жизнь
подарил, ко мне возворотились и на книжке лежали, также и на мне все
справное, что одежа, что обужа. Начинаю уж я ходить приценяться к местам,
или так где готовое купить; о-ка-за-лось, что не только на то, на се, на
мелочь разную - и на места, на постройки тоже уж цены пошли кверху драть, на
мои шестьсот рублей, стало быть, очень не развернешься. А тогда уж, в случае
строиться, и с железом и с досками стало туго, извести простой и то
недостаток.