"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Потерянный дневник (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

необходимости нашего переезда в Москву. Читать нечего. Завтра непременно
начну заниматься.
5 апреля. Папа уехал, а у меня даже легко на душе. Неужели я такой
бессердечный? Нет, я готов жизнь отдать за него! Пишу "Рабыню" - поэму из
древнеегипетской жизни. Хорошо удается.
6 апреля. Ну, вот и дописываю! Я вчера говорил, что пишу "Рабыню",
теперь я ее дописываю. Буду ее обрабатывать. Это будет, вероятно, очень
долго. Вчера вечером разнервничался, сам не знаю почему. Но то было вчера, а
сегодня случилось замечательное событие! Волны моря выбросили на берег
золотую цепочку с крестиком. Мама ее нашла. Цепочка стоит червонцев пять,
если не больше. Мама подарила ее мне, а крестик бабушке. Но я отказался от
цепочки, благо мне она не нужна, а мама мне обещалась подарить что-нибудь
еще. Эти два дня море бушует невероятно. Рев его слышен даже у нас на
квартире.
14 апреля. Семь дней не писал дневника. Получили письмо от папы. У
мамочки на руке сделался нарыв, - ни стать, ни сесть, ни даже духу
перевесть. "Рабыню" обрабатываю. Заделался в художники, благо есть
рисовальная тетрадь, и краски, и кисточки. Это очень приятно. Вижу, дневники
делаются все лаконичнее. Впрочем, нечем особенно восторгаться, а описывать
тоже нечего. Я... (Везде пишу "я", а кто же такой я? Странно!)
15 апреля. Начал писать новую поэму из жизни волжских разбойников.
Между прочим, когда я просматриваю тетрадку моих стихов, то замечаю, что
сначала писал только мелкие описательные стихотворения, потом сравнительно с
тем, как я развивался, все более и более сложные, и, наконец, имею
возможность писать настоящие поэмы. Никто, кроме самых близких мне родных,
не будет читать моего дневника никогда, и потому я могу писать здесь, что
мне угодно. Пользуясь этим, буду писать здесь все, что я думаю главного. Я
почти уверен, что буду вторым Пушкиным. Я думаю, что я буду знаменитый
человек своего века и оставлю о себе память будущим поколениям. Я смогу
написать о себе стихотворение такого же содержания, как Пушкин: "Я памятник
себе воздвиг нерукотворный" и т.д.
20 апреля. Замечательного много, да толку-то из него никакого. Сегодня
должно было быть землетрясение, как почему-то предсказывали (а кто -
неизвестно), однако же его нет, а факт тот, что идет несносный дождь.
Слякоть и грязь. Запишу следующий случай. В воскресенье мы, то есть я и
мама, были у Морозовых. Говорится: мы пришли к Морозовым, но это неверно.
Часть дороги в одном месте мы... плыли по... по... грязи! Но весь ужас
нашего положения был в том, что у нас на двоих были одни калоши. И при
опасной переправе через рекообразную улицу нам приходилось перебрасывать их
с одного берега на другой!
29 апреля. Обыденных событий случилось и случится очень много.
Во-первых, я сегодня пойду в театр, чему я очень рад; во-вторых, обработка
"Рабыни" подвигается; в-третьих, пишу записки о Крыме; в-четвертых, есть
новые темы для стихов; а в-пятых - ура, ура, ура!.. Но здесь я буду писать
шифром".
Дальше целая страница была уписана какими-то значками, цифрами и
буквами нерусской азбуки, неизвестной Оле Щербининой.
Потом шло четверостишие, нацарапанное кое-как, вкось и вкривь,
карандашом: