"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Воспоминания (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

не могу". Это значит, как старые броненосцы. Колчак командует тогда:
"Контрминоносцы - налево, в кильватерную колонну стройся!" Значит, и
"Бойкий" тоже должен поэтому вместе со всеми. Выходит, и он налево, сирота!
Опять команда: "Развивай ход!" Это, конечно, по секрету, головному судну
была команда. Развили до восемнадцати узлов. Хорошо! Глядит Колчак - и
"Бойкий" не отстает: и у него, как у людей, восемнадцать. Опять он, Колчак,
головному команду секретную, чтобы жарил, одним словом, сколько есть
возможности. Так что до двадцати трех узлов довел головной контрминоносец. А
"Бойкий" того не знает, конечно, а что касается ходу, то идет себе он так,
как и все идут. У-ух, тут Колчак в ярость большую взошел. Кричит несудом:
"Командира "Бойкого" ко мне. Сейчас середь моря ко мне доставить!" Вот
озверел! Орет, ногами топает. Ну, кое-как его уверили, что в море открытом
уйти тому несчастному некуда, а пускай просто команду сдаст старшему
лейтенанту. Забыл я, как фамилия была капитану тому, ну, только больше уж
мы, матросы, его не видали. Говорили потом, какие сами при этой картине
находились: как только капитана того доставили, Колчак в него четыре пули
всадил, как за измену. Вот он чем матросов тогда взял, - строгостью! Кабы не
такой он был зверь, ему бы матросы из Севастополя не дали уехать, а то он
уехал, - только шашку свою наградную в море кинул, да всю Сибирь против
Советской власти разбунтовал!
Аполлон сказал на это:
- Не он, так другой бы нашелся.
- Нет, не-ет, брат! - покрутил головой Курутин. - Чтобы Сибирь, - тогда
это большую отчаянность надо было иметь. Э-эх, время это я помню, когда
самый разрух начался. Кто тогда только животом вперед не лез? Однако мало
кто из них удержался. Ну, какая такая особая должность артельщика, ну, одним
словом, который баталеру помощник, продукты покупает? Так, - ничтожная.
Однако деньги, конечно, всегда на руках. Показывалось это многим тоже
лестно. Вот был у нас такой один матрос, Ратушкин его фамилия была, и тоже
речи мог говорить. Все об чем же? Об тех, какие продовольствием заведуют,
что все они шкуры и, понятно, сукины дети, матросов грабили, а сами
жирели-наживались на народных деньгах, а между прочим в каждой копейке
должны давать товарищам отчет, прочее, подобное. Ну, раз так говорил,
другой, третий, - мы промеж себя выносим решение: "Давай Ратушкина к этому
делу приставим: этот, видать, не подкачает". Вот, стало быть, Ратушкину
препоручили. И что же ты думаешь? Человек даже двух дней на должности не
продержался, - в первый же день своровал и попал на тайные глаза. Известно,
борщ матросский - он катыком тогда заправлялся, - чем сейчас, не знаю. Вот
Ратушкин пошел катык для борща покупать. Надо было двадцать фунтов, а он
десять купил. А матрос тогда один наш в лавочке был, в темном уголышке за
другими стоял и всю эту картину видел. Кушают матросы борщ, - что-то им
показывается он безовкусный. А тот самый матрос, какого Ратушкин не доглядел
в лавочке, взял да и поднялся: "Так было дело, товарищи: десять фунтов
катыку было куплено, вот почему борщ безовкусный". Сейчас к Ратушкину все.
Тот божится-клянется: "Полпуда взял. Хотите в лавочке справиться, поедем!"
Ну, правду сказать, матросы тогда очень любили на берег ездить. Взяли катер,
поехали и Ратушкина взяли, конечно. И этот матрос, какой на него показание
свое, - он тоже. Приходят в лавку. "Сколько этот вот товарищ катыку тут у
вас покупал?" - "Десять фунтов". - "Ага! та-ак! А нам же двадцать надо было,
- так вот давайте еще десять". Грек еще десять фунтов отвесил. Тут матросы