"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Валя (Эпопея "Преображение России" - 1)" - читать интересную книгу автора

просят постоять минутку, не шевелясь, и глядеть в одну точку, и она
поднялась, перебирая руками белый передник, и глядит исподлобья непременно
на того, кто стоит за аппаратом, а стоит, должно быть, приглашенный
фотограф, совершенно новое и несколько загадочное лицо в куртке и шляпе с
широкими полями... Сверху бьет в нее солнце, и, кажется, она только что
сказала отцу: "Ну, зачем, папа! Ну, я же не хочу... Я лучше потом..." Или
сейчас скажет, когда уже щелкнет аппарат и фотограф разрешающе наклонит в ее
сторону голову в бандитской шляпе...
Алексею Иванычу приятно глядеть на эту девочку с институтской косичкой
и большими глазами, - и он глядит долго. Он представляет рядом своего
мальчика Митю и говорит полковнику:
- Мой Митя, - покойный мой сын, - вот тоже таких почти лет умер от
дифтерита недавно, - он...
Ему хочется добавить, что вот, если бы жив был Митя, они с этой
девочкой говорили бы о всяких детских вещах: о том, например, пахнут ли
васильки, и отчего здесь нет незабудок, и велики ли броненосцы, и дороги ли
эти камешки-сердолики, которые попадаются здесь в морском песке на пляже.
Но когда он вспоминает Наталью Львовну, которая, скучная, ушла от него
теперь писать письма, то почему-то жалко ему, что давно уже знает она, сколь
велики броненосцы, и как дешевы сердолики, и пахнут ли васильки, - и не о
чем было бы уж ей говорить с его Митей... Поэтому добавляет он совсем не то,
что хотел:
- Был он очень любознательный мальчик... и неиспорченный... и красивый,
славный... У меня сам хозяйство вел, - когда мы вдвоем остались...
А полковник перевернул уже страницу альбома и вместо девочки в коротком
переднике показал девушку взбито-модно-причесанную, с таким выражением
задорно вскинутого лица, которое бывает только в восемнадцать лет, когда
каждый неглупый юноша кажется себе гением, а каждая миловидная девушка
смотрит королевной, - и сказал:
- Это - тоже Наташа.
Потом Наташа попадалась еще несколько раз (незаметно за охотничьим
пошел семейный альбом) - то учительницей, то в каких-то ролях, которых не
мог припомнить полковник, да это и не нужно было Алексею Иванычу. Всегда,
когда мельтешится перед нами какая-то чужая жизнь, она вытесняет что-то из
нашей души, и если натиск ее не особенно бурный, то ей, как в приличной
гостинице, чинно отводят свое место. Так заняла свое место девочка в белом
переднике: именно эти детские застенчивые глаза глубже всего залегли в
память, а остальное было, как багаж при ней.
В кабинетике полковника был очень кропотливый стариковский порядок, а
на окне в двух длинноватых ящиках, похожих на лотки, улеживались яблоки
синап и какие-то груши, уже желтые, но еще твердые на вид.
От них в комнате стоял осенний законченный сладковатый запах... Митю
хоронили в сентябре, и у кладбищенских ворот рядом сидели бабы с антоновкой
и апортом, и, это жутко припоминает Алексей Иваныч, так же вот пахло... К
удивлению полковника, передернув плечами, он задумчиво посвистывает и вдруг
говорит о грушах:
- Вы заверните их каждую в бумажку, они скорее доспеют... Почему, не
знаю, но это - так: скорее доспеют.