"Марсела Серрано. Пресвятая дева одиночества " - читать интересную книгу автора

нескладным, появился в коридоре с заспанным лицом.
- Работы много, а в офисе очень шумно, - сказала я, целуя его. - Умойся
и садись заниматься. Да, и подходи, пожалуйста, к телефону. Меня ни для кого
нет.
- У тебя новое дело, я же вижу... Интересное или так себе?
Я ему не ответила, как он обычно не отвечает мне, когда бывает чем-то
поглощен, закрыла дверь спальни, устроилась на кровати среди подушек и
нетерпеливо, почти лихорадочно схватилась за досье, готовая читать и
перечитывать его, а если нужно - так и наизусть заучить, хотя разве можно
запечатлеть жизнь человека на каких-то страницах, даже если записать все
подробности? Досье было озаглавлено весьма незатейливо: К.Л.Авила.
К.Л.Авила.
Я взяла ее фотографию.
К.Л.Авила производит впечатление загадочной женщины.
Я бы не стала утверждать, что она молода; конечно, мне она может
показаться такой, но я подсчитала, что ей сорок три года, а мои дети сказали
бы, что это немало. Итак, это женщина средних лет со следами молодости на
лице, каштановыми глазами и волосами, с несколько рассеянным и в то же время
решительным выражением. Не знаю, куда она смотрит, но глаза светятся
решимостью.
Удивительно, как взрослость уживается в них с юным задором. Лицо
чистое, но усталое, пожалуй, немного замкнутое. Резко выступающие скулы под
белой матовой кожей. И что бы мои дети ни говорили о возрасте, но у нее шея
молодой женщины, а этого не добиться никакими масками и ухищрениями.
Довольно тонкие губы абсолютно спокойны. Ни намека на улыбку, хотя от
носа книзу идут две четкие, словно прорезанные линии, выдавая былую
смешливость. Волосы, каштановые, как я уже говорила, пышные и кудрявые,
беспорядочными волнами падают на плечи. Ни колец, ни сережек. Она одета во
что-то черное и свободное, с круглым вырезом, но, поскольку снята она только
до пояса, я не могу разобрать, платье это, блузка или просто халат.
Объектив, словно нарочно, разрезал ее фигуру ровно пополам. Зеленый размытый
прямоугольник фона создает ощущение свежего воздуха и какой-то буйной
растительности, может быть кустов. Она сидит в белом кресле. Поднеся
фотографию ближе к глазам, я вижу, что оно сделано из кованого железа, -
такими обычно бывают стулья и скамейки в роскошных садах. Локоть безвольно
покоится на ручке кресла, рука подпирает подбородок, что придает женщине
отрешенный, рассеянный вид, она словно погружена в собственный мир, закрытый
для простых смертных, куда никого не приглашают. Другая рука, наверное,
лежит на коленях, но утверждать это я не могу, поскольку, как уже
говорилось, снимок сделан до пояса.
Кажется, ей немного скучно смотреть в объектив. Во всяком случае, не
заметно, чтобы она хотела произвести впечатление. Она здесь и в то же время
будто отсутствует. Лицо не выражает ни грусти, ни радости.
Справа, почти по краю глянцевой бумаги кто-то написал синей пастой:
"Октябрь 1997". Думаю, это ее последняя фотография.
Дом ректора Томаса Рохаса расположен высоко, у подножия Анд. Ровно в
девять я уже разглядывала сквозь черную железную ограду его фасад в
георгианском стиле, быстро отказавшись от мысли сосчитать все двери и окна,
выходящие на зеленый ухоженный газон, и порадовавшись тому, что надела
строгий костюм из голубого льна.