"Эфраим Севелла. Мужской разговор в русской бане" - читать интересную книгу авторапомоями. Там было намешано все, что оставалось на столах, когда отдыхающие
кончали есть: остатки каши и супа, ломти хлеба, не обглоданные до конца куриные кости, рыбьи головы с голыми колючими хребтами. Это все они уносят как свою законную добычу, чтобы скормить на ночь своим свинкам, изголодавшимся без хозяек в холодных хлевах. А за пазухой припрятан гостинец детишкам: ломоть сладкой булки, ломтик копченой рыбки, кусок пирога с капустой и кончик сухой колбасы "сервелат" - что удалось незаметно унести из столовой. Вахтер не торопится поднять шлагбаум, и бабы привычно ныряют под него, согнувшись в три погибели. И они не сердятся. Чего сердиться? День прошел, и слава Богу. Скоро будут дома. Затопят печь, накормят поросят, а потом и детишек и лягут спать в теплой избе. Одни. Мужиков нет. Не сладко. Но зато тепло и сухо. У других и того нет. - Чего там, бабоньки, шум был? - интересуется вахтер. Бабы оскалили зубы в улыбках, глаза утонули в румяных щеках. - Дык три мужика свои причиндалы поморозили. - Да будет тебе! Все при них осталось' - Каких три мужика? - Из отдыхающих. Говорят, большие шишки. Вот и застудили свои шишечки. Все это тонет в хохоте'. - День целый парились в бане, запершись, а к ночи, одурев, надумали в снегу поваляться, чтоб остыть ма- ленько. Прыгнули, распаренные, в сугроб, а дверь-то бани за ними захлопнулась. Вот и остались куковать на морозе. - А шум-то отчего? Все мужское хозяйство морозом прихватило. - Ври, да меру знай! - Все! Отгулялись! - Да там, говорят, и морозить-то нечего было. Старые больно. - Старый конь борозды не портит. - Мне бы хоть обмороженного - не откажусь. - Хватит, бабы, болтать! Ничего такого не было! Смеются бабы. Горстью угольков рассыпались темные ватники и платки в снежном ущелье, прорытом бульдозером. А с боков стоят, не шелохнувшись, темные ели со снежными подушками на опущенных лапах. Фонари на железных столбах принимают баб из одного круга света в другой. Впереди них - две фигуры. И умолкает смех. Это Ерофей и Клава. Клава всхлипывает. Они идут, взявшись за руки, в своей домашней одежонке. У Клавы в руках нет ведра. Верный признак, что сюда им больше не вернуться. Темные ватники и платки, покачивая полными помоев ведрами, обтекают эту пару молча, как чумных, и ускоряют шаг. Впереди - еще шлагбаум и вахтер в тулупе. Тут кончается расчищенная дорога и светит последний фонарь над аркой, увитой хвоей, с красным транспарантом во всю ширину: ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ К КОММУНИЗМУ Дальше - кромешная тьма. Бабы с ведрами снова ныряют под шлагбаум, и черные ватники сливаются с ночной темнотой. Крепкий бабий голос затягивает песню. Летят утки, летят утки И два-а гу-у-уся. |
|
|