"Эфраим Севелла. Мужской разговор в русской бане" - читать интересную книгу автора

женственность сквозили в каждой линии ее тела, а лицо было такое чистое и
непорочное, ангельское, как определили наши санаторные дамы. Пресыщенный
недавней близостью с ней, подавленный тем, что под кроватью лежит свидетель,
я тем не менее легко возбудился от одного лишь взгляда на Нину.
У меня к тому времени был весьма небогатый опыт в делах любовных, и тем
не менее я сразу угадал в Нине необыкновенное совершенство не только во
внешнем облике. Отдаваясь, она не делала никаких движений, а замирала,
закрыв глаза. Зато внутри ее
творилось что-то невероятное. Мой член, протиснувшись с трудом в ее
эластичное и влажное, как теплая губка, нутро, обхватывался, обжимался
мышцами, которые начинали играть, танцевать, вышибая у меня искры Из глаз.
Сама же Нина лишь глубоко дышала, то и дело напрягаясь всем телом,
когда доходила до оргазма, и снова расслабляясь, чтоб через минуту замереть
опять. Пожиравший ее пламень выражался в глубоких темных кругах под глазами,
возникавших с первого мгновения близости и все более густевших по мере
продолжения. Нина вставала с глубокими провалами вокруг глаз, и это,
несомненно, привлекло внимание всех встречных, когда мы с ней утром
возвращались из леса.
Теперь она лежала, как в обмороке, подо мной, безвольно раскинув руки и
ноги, и тени густели под ее закрытыми глазами. Тело же то напрягалось в
сладкой истоме, то расслаблялось, и я был бы на вершине блаженства, если б
не постоянная мысль о докторе, сверлившая мозг.
Мне показалось, что запахло дымом, и я, ритмично двигаясь на
распластанном теле Нины, повернул голову назад и чуть не ошалел от ужаса.
Из-под кровати, у наших ног, ползли струйки сигаретного дыма. Доктор
закурил. Нарушив уговор. И теперь поплатится своим партийным билетом,
который я сожгу, не дрогнув. Такие поступки должны быть наказаны.
А пока я одной ногой стал помахивать в воздухе, силясь разогнать дым.
Какое счастье, что Нина, отдаваясь, почти теряла сознание и ничего не
заметила. Дым рассеялся и больше не появлялся из-под кровати. Доктор,
констатировал я, накурился и погасил сигарету. Дорого тебе, мой друг,
обойдутся эти несколько затяжек. Считай, что у тебя нет партийного билета и
ты уже в этой жизни полный нуль. Меня сейчас ничем не смягчить и не
разжалобить. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Каким-то чудом я смог довести до должного финала мою роль мужчины и
сразу же заторопился, ссылаясь на неотложные дела. Нина послушно оделась и
вышла со мной. Я запер дверь снаружи, чтоб доктор никуда не мог улизнуть, и
пошел ее проводить.
Она была безмятежно счастлива, не ведая, в какую гнусную игру я ее
вовлек, и шла, прижавшись ко мне и доверчиво положив головку с глубокими
темными провалами вокруг глаз на мое предательское плечо.
Вернувшись и отперев дверь, я застал все в том же состоянии, в каком
покинул. Доктор все еще был под кроватью. Я приподнял край одеяла:
- Вылезай, собака! А то ты пропустишь исторический момент сожжения
твоего партийного билета.
Он вылез с серым лицом, сел на свою кровать, и на разжатой ладони я
увидел сигаретный пепел, который он, по своей немецкой аккуратности,
стряхивал за отсутствием пепельницы в свою руку. Глаза его были
безжизненные, угасшие. Он выглядел человеком, перенесшим жесточайшее
потрясение, и был жалок и беззащитен.