"Лоран Сексик. Дурные мысли " - читать интересную книгу автора

вечером. Иногда я успевал заснуть, и он будил меня, чтобы еще
потренироваться. Он учил меня думать быстро, предвидеть, какие будут
вопросы. Ему было наплевать, что я устаю. Чтение мыслей - великое искусство,
сравнимое с музыкой или живописью, говорил он. Мне следовало быть на уровне,
достойном моего призвания.
Мои способности совершенствовались. Вскоре я научился угадывать цифру в
тот самый момент, как она возникала в его мозгу. Между нами установилось
подлинное взаимопонимание.
Затем г-н Ганц взялся за мои эмоции. Я должен был уметь контролировать
их и не зависеть от наступления транса, этого избыточного всплеска
чувствительности, в которой он усматривал черту, присущую всем моим
соплеменникам. "Наше великое превосходство, - внушал он мне, - заключается в
том, что у нас не бывает ваших душевных переживаний". Однажды, пользуясь его
хорошим настроением, я рискнул ответить: "Прежде всего потому, что у вас нет
души". Хозяин бросил на меня грозный взгляд, но в мыслях его промелькнула
тень сомнения.
Никого нельзя считать безнадежным, даже немцев.
Спустя какое-то время он усложнил задачу. С цифирью было покончено,
теперь я должен был на лету распознавать всевозможные формы. Тарелки,
жирафы, самолеты, стулья беспрепятственно представали перед моим мысленным
взором. Тогда г-н Ганц решил перейти к более сложным понятиям. Поначалу это
были простейшие изречения, затем - газетные клише и наконец то, что
называется "общие места". Я понял, что здесь лежит предел его мыслительных
способностей. Учитель явно не дотягивал до ученика.
Увы, хотя поверхностные мысли своего хозяина я воспринимал без труда,
то, что крылось за ними, оставалось непонятным. Хотя успехи мои в учении
были весьма заметны, в отношении задних мыслей я был еще недостаточно
сведущ. Сколько бы г-н Ганц ни расписывал мне будущие триумфы в Берлине,
овации в "Ла Скала", красный ковер в парижской "Гранд-опера", завоевание
Нью-Йорка, - я сомневался в его искренности. Г-на Ганца одолевали мечты о
власти. Он не был порядочным человеком. Однако мне приходилось пока блуждать
в тумане, на уровне его добрых намерений.
И наконец настал день, когда он счел меня достойным выйти на сцену.

Я готовился взойти по ступенькам на эстраду, цепенея от страха, и тут
Ирма и Джудит, две наши стриптизерши, повисли у меня на шее в порядке
ободрения. Я не упустил возможности прижаться к их голым грудям и испытал
прилив сладострастия - он длился буквально мгновение, но согрел мне сердце.
Я запомнил на будущее: секс - действенное средство против мандража.
Зарокотал барабан. Стоя посреди сцены, г-н Ганц голосом профессионального
энтузиаста возвестил мой выход, представив меня как "удивительнейший феномен
современности", более впечатляющий, чем дитя, воспитанное волками, более
весомый, чем человек-слон, более утонченный, чем Гарри Гудини. Уникум,
единственный и неповторимый. До сих пор так характеризовала меня только мама
в беседах со своими подругами.
Однако анонс не возымел желательного действия. Когда я занял свое
место, едва три-четыре человека повернули головы. Сюда приходили смотреть на
голых женщин. Все остальное не стоило и ломаного гроша.
Это безразличие меня убивало. Страх достиг вершины. Лучше бы обстановка
была более интимной!