"Мариэтта Шагинян. Агитвагон (Советский рассказ двадцатых годов)" - читать интересную книгу автора

плакатах. А посередине, на столе, множество брошюрок и книжек, одно и то
же названье по двадцати - тридцати экземпляров; тут же в ящиках листовки и
газеты.
Едем мы, подзакусили, курим. Занавесочки на окнах колыхаются, как
паруса. Выехали из города, пахнула нам в окна степь. Летом в наших
кубанских степях хорошо, как в американской прерии: трава по пояс, кругом
глаз не охватит простору, дорогу меж волнами ковыля не разглядишь, ни
людей, ни животных, дергается иной раз в траве перепел, да свистит иволга,
и таким манером не верста и не две, десятки верст. Станицы затеряны, до
хуторов не докричишься. А встретится хуторянин в широкой шляпе-осетинке из
белого войлока - издалека ни дать ни взять сомбреро. Компания моя в
фургоне, видно, давненько за городом не была. Худенький в синей рубашке
посмотрел в окошко, скинул пенсне на шнурочке, оглянулся на нас, и лицо у
него сразу другое стало; барышня-машинистка до того развеселилась, что
непременно пожелала за фургоном босиком бежать, а грузин, как уселся,
ворот расстегнул, ноги на другую -скамейку перед собой положил и давай
тянуть грузинские песни, одна другой заунывней. Музыканты ему на духовых
инструментах подыгрывали.
Разговор у нас как то вначале не клеился. Только мы с секретарем
условились насчет темы для куплетов, и я тут же набросал несколько
стишков, прочел ему и получил одобренье...
А жара все распаривав!, земля сладким соком исходит, дышать тяжело от
благовония. Скинули тужурки, сапоги... Лица начали загорать ярко-розовой
краской. Барышня обожгла себе спину и руки до локтя так, что они пузырями
покрылись. Свернули мы с верстовой дороги па проселочную, сделали привал и
к вечеру должны были подъехать к станице Молчановке. Только к самому
закату, когда вся степь клубилась в огне и рыжие пятна плыли перед глазами
у того, кто глядел на небо, вдруг вдалеке послышалась частая трескотня.
Сыпалась она, как горох через сито, без умолку. Кони наши остановились,
казак слез с козел и подошел к нашему окошку, откуда выглядывал худенький
в синей рубашке.
- Пожалуй, лучше нам будет поворачивать.
- А что такое? Выстрелы из Молчановки?
- Да, больше неоткуда. Я эти места наскрозь знаю. Тут не приведи бог
застрять, окружат со всех сторон, как в мышеловке. Может, белые отбили
Молчановку.
- Как это может быть, если мы утром ничего не слышали?
Местность была очищена до самой Тихорецкой.
- Всяко случается, о чем вперед не услышишь, - философски заметил казак
и взял пристяжную под уздцы, чтоб повернуть вагон обратно.
Нам стало как-то досадно. Что за дурацкое положение: едем честь честью
в агитвагоне, разубраны, как на свадьбу, а тут здравствуйте: поворачивай
оглобли перед самой целью. Не сговариваясь, переглянулись мы, и у каждого
одна и та же мысль в глазах.
- Эй, послушайте, - крикнул грузин казаку в окно, - не лучше ли будет
нам здесь устроиться на ночь, а наутро можно разведку сделать. Может быть,
белые к утру очистят Молчановку, вот тогда мы и въедем.
Казак в сомнении покачал головой. Он был из надежных красноармейцев,
родом неподалеку, из маленькой станицы. Не так давно бился с родным отцом,
зарубившим младшего сынабольшевика. Родичи его воевали под Врангелем. Он