"Мариэтта Шагинян. Коринфский канал" - читать интересную книгу автора

заглушал слова, а свежий морской ветер, "моряк", как любовно называют его
матросы, дул прямо в рот разговаривающим. Оттого они слегка наклонились
друг к другу, и мужчина положил руку на скамейку рядом со стройной спиною
девушки, впрочем сидевшей очень прямо, не касаясь этой руки. Но все же она
чувствовала эту руку и исходившую из нее нежность. Щеки ее, овеянные
трепещущими, развившимися прядями темных волос, слегка побледнели. Он
говорил: "посмотрите на это" или: "посмотрите-ка сюда", но в тоне его
неизменно слышалось: "милая". Они были близки к той стадии бессмысленности,
когда человек готов говорить, что взбредет на язык, ибо чувство уже делает
свое дело за него, независимо ни от каких внешних пособников, - речи или
взгляда. Две кошки, одновременно без спросу лакающие из молочной крынки,
должны были бы по молчаливому соглашению чувствовать нечто подобное, если б
только умели сознавать свои чувства.
Как раз в это время доброе дело трех дам вознаградилось полным
успехом. Из трюма сперва выглянула озабоченная голова Стасика, тотчас же
заметившего своего брата вдалеке с матросами и юркнувшего немедленно туда
же. Вслед за ним - тяжело закутанная немолодая женщина, с нервическим и
довольно неприятным лицом, державшая на руках грудного ребенка.
- В чем дело? - спросила она далеко не ласково.
- Голубушка моя, - ответила горбоносая дама, прибавив к этому
обращению, вместо главного и придаточного предложения, только один взгляд,
исполненный торжественности. Взгляд этот направлен был на разговаривающих
мужчину и девушку.
Те сидели спиной к ним. Ни слышать, ни видеть происходившего они не
могли. Тем не менее, по какому-то нервному предчувствию, мужчина обернулся,
и девушка почувствовала, как рука, источавшая на нее тепло и нежность,
вдруг стала совсем безразличной. Она вскинула на своего соседа два
фиалковых, углубленных синевою, глаза и тотчас же опустила ресницы. Сосед
ее с видом натянутой беспечности и неосознанного еще, но сильного
внутреннего протеста, достал свой портсигар и выискивал в нем чересчур
внимательно папиросу. Женщина с ребенком неторопливо подходила к ним обоим,
подошла и села на ту же скамейку. Группа наблюдающих дам придвинулась
ближе.
Молчание первым нарушил мужчина:
- Ты так крепко спала, Лиза, что я тебя постеснялся будить.
- Ну еще бы, - ответила женщина.
Она не сказала ничего больше, и в тоне, каким были произнесены эти
слова, не слышалось ни вызова, ни насмешки. Тем не менее никто не рискнул
больше произнести ни слова. Всем троим было отвратительно на душе: точно
естественное течение их воли коснулось, как луч солнечный, чужой среды, в
которой волей-неволей преломилось и должно было идти в другую сторону.
Первой сдалась девушка; она пробормотала что-то вроде:
- Пойду оденусь потеплее, - и, медленно встав со скамейки, поплелась к
лестнице. Ей казалось, что движение ног, складки юбки, разжатые ладони -
все выдает трехчасовое, утомительно нежное пребывание с любимый человеком.
Она испытывала почти невыносимый стыд. Проходя мимо трех наблюдающих дам,
она инстинктивно сжала пальцы в кулаки.
- Куда это вы, Верочка? - крикнула ей преувеличенно громко тетя Катя.
- В каюту за пледом, - ответила девушка. Она спустилась вниз, в пустую
каюту, заперла дверь на задвижку, села на постель, покачала головой и вдруг