"Мариэтта Шагинян. Приключение дамы из общества (Маленький роман)" - читать интересную книгу автора

Он впервые признался в этом без видимого страданья. Старик был
щегольски одет, в чистом белье, с чистыми ногтями.
- Ходят за мной, как за ребенком. Здесь живут, между прочим, некоторые
профессора, инвалиды, вроде меня. Мы философствуем понемножку, в хорошую
погоду, когда ревматизм не мучит. И знаете, я все продолжаю думать...
Помните, у Пушкина: я жить хочу, чтоб мыслить... Да, вот именно, мыслить и
страдать, ничего больше. Самое ценное, самое существенное - оно-то и держит
нас крепко. Все остальное, дитя мое, бесследно и надоедливо.
Он говорил еще долго, радовался, как дитя, моим подаркам, но вопросы
его обо мне были коротки и не любопытны. Он стал стариком в последней
стадии старости, когда подводишь итоги и говоришь монологами. Чужое кажется
в эту пору далеким, малопонятным. И я не нашла в себе сил быть откровенной
с ним так, как мечталось мне. Да и что сказать? Перед этой убеленной
жизнью, заглядевшейся за горизонты сегодняшнего далеко, далеко вперед, -
чем показалась бы исповедь моего маленького, себялюбивого женского сердца?
Мы провели чудный день, гуляли, обедали. Я читала ему газету,
познакомилась с такими же старичками, как он, присутствовала на забавных
спорах, политических и религиозных. А рано утром та же молочница подсадила
меня к себе на подводу.
И уж так устроен человек, что в отлучке он испытывает интимнейшие
прелести любви: сдержанную нежность, острое ощущение того, что могла бы
дать близость любимого и ревнивое храненье тайны, - говоришь с чужим о том
о сем, притворяешься внимательным, а у сердца, как голубь, ворочается и
греет нежность. Тоска по Безменову охватила меня. Ожившему сердцу
показалось нелепым минутное отчужденье. Ведь ничего не произошло, и откуда
взялись мои страхи?
Как раз к открытию канцелярии я выпрыгнула из телеги и поспешила с
базара прямо на службу. Василий Петрович был уже там и сделал вид, что не
замечает меня. Бедняжка с удивительной чуткостью понял, должно быть, хотя и
в более упрощенном виде, мой низменный страх и избеганье его. Исправлять
положенье было еще рано. Я поправила перед зеркалом волосы, взяла у
уборщицы свой фунт горячего ячменного хлеба и тут же съела корочку, стоя
возле машинки. Новый быт завоевал нас. Ничто не казалось мне вкусней этого
пышного хлеба с суррогатом, никогда не было у меня столь легкого и
насыщенного чувства здоровья, и мысли взвинчивались недоеданьем, как
наркозом.
Тук-тук-тук - застучали белые клавиши. Чусоснабарм требовал снятия
рогатки на улице, где он реквизировал помещенье под склад. Ревтрибунал
жаловался на Чусоснабарм, утверждая, что рогатки ему необходимы. Исполком
решил вопрос в присутствии двух представителей от того и другого
учрежденья. Выписка из протокола за номером... Тук-тук-тук, слушали,
постановили. Не унимается Чусоснабарм - обжаловал. Не унимается
Ревтрибунал, открыл у зампредколлегии Чусоснабарма деникинские эполеты.
Огрызается Чусоснабарм, ссылаясь на регистрацию документов. Требует
исполком подчиненья своему решению. И все шуршат бумажки, выстукивая
отношение с двумя копиями.
Набрав несколько неотложных листков и покосившись в сторону Маечкиной
канцелярии, я сама побежала на подпись. Безменов сидел, все еще
забинтованный, спиной ко мне, сурово говоря с кем-то. Бегающие глазки на
выбритом лице, статная фигура и какой-то нерусский акцент - вот все, что я