"Мариэтта Шагинян. Три станка" - читать интересную книгу автора

чуть ли не в целую треть. Но когда фабриканты вздумали вводить это
новшество, оно вызвало целую бурю, революционизировало рабочих и было
широко использовано подпольными работниками для агитации.
Пришла революция, выставила фабрикантов, отдала фабрику рабочим. И
теперь Советская власть просит рабочий класс: помоги государству! Переходи
на три станка!
Союзу предстояло теперь говорить с ленинградским пролетариатом - самой
крепкой армией ткачей в мире.
На одной из фабрик (имени Ногина) было назначено делегатское собрание.
Туда-то и поехали председатель союза, председатель треста, представители
районного комитета, разные другие люди - словом, общественность и власть.
Время было вечернее, зимнее, и сумрачный город в белесых тонах снега, на
далекой окраине по Шлиссельбургскому тракту, в пустырях, параллельно с
белой спящей Невой, вставал окончательным призраком. Автомобиль катился,
как мячик, и казалось, будто он собирается комочком для прыжка в темноту,
неизвестность и небытие. Справа и слева неслись мимо едущих исторические
корпуса фабрик с цветным ожерельем огоньков, - фабрик, где вспыхивали бунты
в самое глухое время реакции, где слышали осторожный говорок и видели
родного Ильича еще задолго до того, как он поколебал мир. Вот наконец
приземистые, старые, глазастые стены фабрики Паля, теперь ставшей имени
Ногина. Автомобиль остановился. Приехавшие молча слезли.

III

Был очень холодный вечер, с морозом и лютым ветром. Но не успели
озябшие приезжие вступить в залу, где назначено было собрание, как
мгновенно согрелись и даже больше того - почувствовали испарину.
В зале было множество работниц, набившихся в нее так, что сидеть никто
не мог, - все стояли, дыша друг другу в затылок. Воздух был невыносимо
сперт. Жара стояла, как в бане. Для президиума, куда мы пробирались, не
осталось ни единого стула, хочешь не хочешь, надо было стоять. Но прежде
чем стать на место, следовало до него добраться, а это было трудненько.
Толпа работниц казалась разъяренной. Лица были красны, глаза сверкали.
Нас встретили градом таких ругательств, что моя интеллигентская душа
поджалась зайчиком. Невольно краешком глаз я глянула на члена райкома - тот
шел как ни в чем не бывало, прислушиваясь на обе стороны и точно вбирая в
себя ругательства, подобно тому как барометр принимает давление атмосферы.
Хуже всех было плотному председателю треста. И его, и его трестовскую
енотовую шубу крыли без всякого состраданья.
Нас встретил смущенный молодой, человек с лицом, видимо, обмытым
седьмым потом, - красный директор фабрики. Кое-как он протащил нас к
зеленому столу, раздобыл и стулья, по одному на двух, и заседание началось,
точнее, ругань в зале несколько ослабела.
Ясно было как дважды два, что рабочие взбешены, что они не желают
переходить на три стайка, что они не очень-то тронутся красноречивыми
доводами, что, наконец, все они единым фронтом будут голосовать против.
Спрашивается, какими же словами, какими посулами, смягчениями, уступками
можно было убедить эту возбужденную, насторожившуюся и твердо спаянную
массу?