"Мариэтта Шагинян. Своя судьба (Роман)" - читать интересную книгу автора

интеллигентской. И добрее, это заметьте себе. Я с детства запомнил, как,
бывало, стукнет оконце в избе: это хозяйка его откроет, чтоб нищему краюху
подать, загодя, еще до того, как он попросит. Это я потому сейчас говорю,
что ведь не частный случай и не сердечное движение, - а традиция.
- Эка подвели, кулацкий адвокат. Для хрестоматии это еще туда-сюда, а
для взрослого человека один леденец. Вы такими карамельками желудка себе не
набивайте, проку не будет. Собственность никого праведником не делала и не
сделает.
- И делала и сделает! - упрямился я, хотя чувствовал, что мы говорим о
разных вещах: он о той собственности, о которой спорили в студенческих
кругах наши экономисты и марксисты, а я - о чувстве любви к своему клочку
земли, своей книге, своему, собранному по частям музею, словом, о том, что
должно быть очень дорого человеку, из чего вырастает культура, национальное
чувство, патриотизм, желание защитить своей кровью. Сколько раз спорил я об
этом в наших студенческих кружках и всегда терпел жестокое поражение. И все
же в глубине души думал, что без всего этого не возникало бы и революций...
- Это кого же, не вас ли? - перебил мои мысли Зарубин.
- Не меня, а тех, кто в разное время на костры всходил. За вертящуюся
землю, за кусок земли, за обетованную землю - мало ли!
- По части "вертящейся" была допущена слабость характера. А вообще-то,
юноша, это у вас в огороде бузина, а в Киеве дядька...
Неизвестно, до чего бы мы доспорили, если б в дверь не постучался
фельдшер Семенов. Он вошел, румяный и деловитый, как всегда, с выпученными
голубыми глазами, точно от неизбывного удивления на мир божий, и, поздравив
меня с "новосельем", подарил мне необычайное луковичное растение
красно-бурого цвета.
- Сам вывел, - с гордостью объявил он, водворяя горшок на окошко. - А
засим пожалуйте к профессору чай кушать, он уже с полчаса, как дома.
Я поблагодарил доброго старика за подарок, взял шляпу и, обменявшись с
Зарубиным крепким рукопожатием, вышел из флигеля.

Глава пятая
О ЗАПИСНОЙ ТЕТРАДИ ПРОФЕССОРА

Уже спускались сумерки, и воздух стал свежее. Профессор с семьей пили
чай на балконе. Он сидел в своем кресле, облокотись на стол, и слушал, как
Маро, сидевшая рядом, что-то читала. Варвара Ильинишна, стараясь не
греметь, перемывала чашки.
Я поздоровался и сел к столу. Маро дочитала до точки, вложила в книгу
закладку и захлопнула ее, поглядев на меня самым независимым образом. Она
была весела и спокойна, в уголках ее губ дрожала улыбка; ничто в ней не
напоминало утреннюю мою спутницу.
- Читаем "Дон-Кихота", - сказал мне Фёрстер, - и наслаждаемся. Вот
произведение, где от материальных элементов композиции уже ничего не
осталось. Все временное, случайное, материальное выветрилось, и налицо одно
содержание. И удивительно, что ведь оно с течением времени все глубинеет и
глубинеет.
- Мне кажется, это так и должно быть, - ответил я. - В прошлом году
летом я был в Милане и видел "Тайную вечерю" Леонардо. Мне и пришла тогда
эта мысль. Ведь там физическое тело уже сползло, краски потухли, все