"Мариэтта Шагинян. Своя судьба (Роман)" - читать интересную книгу автора

умылись из рукомойника, подвешенного к деревянной перекладине. Вода была
мутная и пахла гнилью. Солнце еще не встало. На дворе потаптывали лошади,
впряженные в колымагу. Кроме нее, возле крыльца стоял крытый щегольской
фаэтон на рессорах, с выхоленной тройкой лошадей.
- Больничные лошади, - сказал мне Мартирос и поздоровался с кучером.
Я собрался было залезть в свою колымагу, когда на крыльцо вышли два
господина. Низенький, крепкий, уже весь седой, с приятным ярко-румяным
лицом, и очень высокий, европейски выглядевший, с кожаным саквояжем в
руках. Маленький оказался фельдшером Семеновым, моим будущим сослуживцем, а
высокий - новым санаторским пациентом, Павлом Петровичем Ястребцовым.
Мы познакомились, и добрый фельдшер пришел в крайнее смущение.
- Голубчики мои, - заговорил он растерянно, - как же это вы едете на
простой телеге? Мы вас не ранее как через неделю ждали.
- Разве вы не получили моей телеграммы?
Семенов улыбнулся и махнул рукой:
- А вы телеграмму дали? Надо ж вам было. У нас письма шибче депеши
ходят, а и те недели две идут.
Он говорил и двигался с военной выправкой. Это был фельдшер старого,
уже исчезающего типа, смахивавший на унтер-офицера. На борту его тужурки я
увидел две медали. Было что-то в его выпуклых голубых глазах и румяном лице
страшно располагающее к себе, наивное и вместе с тем умное. Я почувствовал
с первой минуты, что мы будем друзьями.
- Послушайте, Семенов, - сказал больной уже знакомым мне скрипучим
голосом, - не проще ли вам сесть в колымагу, а молодому человеку
поместиться со мной в коляске? Я полагаю, его медицинские указания могут
мне при случае заменить ваши.
- Точно так, - ответил фельдшер, без особенного, впрочем, одушевления.
Он внимательно посмотрел на меня, а потом, видимо решившись, кинул в телегу
свой узелок и полез в нее с помощью Мартироса. Я сел рядом с Ястребцовым, и
молчаливый кучер, нагнувшись, застегнул за мной фартук.
- Трогай, да впереди, чтоб они нам не пылили! - крикнул мой попутчик,
и лошади понесли крупной рысью.
Теперь только я разглядел моего соседа вполне. Он был прежде всего
страшно худ. Это создавало впечатление, будто на лице его более
оконечностей, нежели следует. Все кости вылезали у него кнаружи и
двигались, точно были не скреплены, а только всыпаны в кожу. Когда од
говорил, мускулы прыгали, нижняя челюсть как-то отпадала вниз, а глаза
суживались. Зубы у него были совершенно черные, хотя и крепкие на вид. Но
при всем том я солгал бы, если б назвал его уродом. Он был тем, что
большинство женщин именует "интересным мужчиной".
Первые пять верст мы ехали почти молча, обмениваясь лишь краткими
замечаниями. Дорога вилась по Кубанке; справа и слева вставали далекие
очертания гор. Воздух становился все крепче и душистей; мы заметно
поднимались. Спутник мой снял шляпу и подставил ветру свои короткие темные
волосы. Вдруг он обернулся ко мне:
- Это вы были вчера моим соседом?
- В гостинице? Да.
- Значит, слышали, что рассказывал этот болван о профессоре Фёрстере.
Такие россказни доходили до меня и раньше. Я еду в санаторию с
пренеприятным чувством.