"Мариэтта Шагинян. Статьи из книги 'Литературный дневник' (1921-1923)" - читать интересную книгу автора

возвращать его к простейшему типу, прерывать его органическое развитие
нелепо, ибо всякая сложная форма, неизбежно, приходит к раздвиганию целей,
к извержению рудимента и к некоторому самоотрицанию. (Так ведь и человек,
венец и сложнейшее создание органической формы, утверждается уже вне себя и
растет на самоутверждении в обществе, в коллективе, на отрицании себя, как
анархиста-одиночки; вся история человечества есть стремление человека
надстроиться и раздвинуть свои пределы.)
Мы не можем и не должны возвращать сложные литературные формы к
сказке, хотя бы это и было единственным спасением от декаданса и
бесформенности. Но зато мы должны помнить, что есть область, где условное,
как таковое, - допустимо; где можно весь целиком материал произведения
взять не из жизни, а уже готовым и даже штампованным (подобно тому, как
продают готовое тесто в итальянских кондитерских для печенья), и от этого
произведение не будет ни мертвым, ни лживым. Область эта - сказка и все ее
бесконечные отражения в балладе, в эпосе, в народной песне. Надо только
заготовить для нее свои условности, свои образы и обороты речи, насыщенные
новым социальным опытом нашей революции.
1922


УСЛОВНОСТЬ И БЫТ

Л. Лунцу

Два молодых писателя спорили между собою о том, что брать материалом
искусства, условность или быт. На чем они порешили, не знаю. Но спор их
заставил меня задуматься.
Мы очень часто живем не самою вещью, но ее историческим отражением.
Условное искусство - не одна ли из таких отраженных вещей? До нас доходит
произведение, в котором - на наш взгляд - все условно: нет ни эпохи, ни
географии, ни быта; имена выдуманные - какие-то Флоризели, Сганарели,
Миранды, Арманы, Гонзаго - вперемежку друг с другом; и происходят с ними
события не обычного, но условного порядка: герой попадает к великанам или к
лилипутам, героиня выпивает волшебный напиток и влюбляется, - и тому
подобное. Спрашивается, казалось ли все это условным в свое время своему
читателю, как представляется сейчас нам? Пройдет, может быть, двести,
триста лет. Будущий русский читатель развернет "Мертвые души"; будущий
англичанин заглянет в Пикквика. И то и другое будет для них произведением
искусства чисто условным, тогда как для нас это произведения бытовые, хотя
уже не в такой мере бытовые, как для читателя старше нас на полвека:
отвлекающие контуры чуть-чуть уже проступили в них.
Посмотрите, как этот странный процесс исторического восприятия меняет
с течением времени имя из конкретного в условное. Был Альфонс, обыкновенный
герой, баловень женщин; но для нас уже есть альфонс, синоним мужчины,
живущего на содержании женщины; был испанский гидальго Дон-Кихот, был
испанский рыцарь Дон-Жуан; а для нас это уже два условных наименования,
ставших производителями эпитетов, глаголов, имен существительных. Почему бы
Пикквику и Чичикову не разделить их судьбу?
Все это приводит нас к вопросу: есть ли "условность" дело рук
художника или же искусство делается условным лишь с течением времени, когда