"Мариэтта Шагинян. Статьи из книги 'Литературный дневник' (1921-1923)" - читать интересную книгу автора

наиболее точным образом и повело даже к ряду гипотетических объяснений.
Известнейшая фабула о девушке-замарашке, живущей у злой мачехи и потом
тихонько от нее при помощи духа своей родной матери попадающей на царский
праздник, эта фабула ("Золушка") встречается, по исследованию Кокса, в 350
национальных вариантах. К ним был прибавлен мною в 1916 году еще 351
вариант, армянский, записанный в собрании Лалаянца и не упомянутый у Кокса.
Кроме трех перечисленных фабулярных групп, имеющих
общеантропологический характер и встречающихся у всех народов на известных
ступенях их развития, существуют еще другие группы, более преходящие и
местные. Таковы исторические фабулы, представляющие собой позднейшее
развитие той части мифологических фабул, которая касалась "героев" и
передавала событие, более или менее исторически совершившееся. В своем
развитии историческая фабула стремится утратить характер какой бы то ни
было произвольности и достичь возможной точности. Это делает поэтому
литературные формы, обращающиеся к подобным фабулам, все более
прикладными2. Наконец, бытовые фабулы, в основе своей тоже древнего
происхождения, черпают свои коллизии из различного материала, поставляемого
местным обычаем. По существу совершенно безразлично, будет ли этот обычай -
сжиганием петуха в жертву, умыканием невесты, дуэлью за оскорбленную честь
или угощением избирателей в трактире перед парламентскими выборами, - важно
то, что европейский быт так же основан на "обычае", как и быт дикаря, и
известная устойчивость его положений ведет к интереснейшим фабулярным
комбинациям. Укажу здесь для примера на Пушкина, в особенностях нашего
крепостного быта нашедшего остроумнейшую фабулу (возможность до ревизии
покупки мертвых душ, еще числящихся живыми, и что из этого может
получиться) и указавшего на нее Гоголю.
Но русская литература, чрезвычайно бедная фабулой, мало дает подобных
примеров. В фабулярном построении темы русскому писателю всегда
чувствовалось что-то несерьезное, что-то опорочивающее тему, сбивающееся на
забаву, на потеху. И огромное поле русского быта, преисполненное
необычайных курьезов, почти совершенно не использовано нашей литературой в
фабульном смысле; спокойное бытописание или психология быта, но не фабула,
- вот типичное русское воплощение темы.
Если мы обратимся к западноевропейской литературе, в частности к
царице фабулярного романа, Англии, воспитавшейся на универсальных фабулах
(использованных Чосером в его сказках), - то увидим совершенно обратное.
Здесь художественное воплощение темы без фабулы показалось бы невыносимо
скучным. Здесь ни одна черта быта, способная создать коллизию, не оставлена
романистами без внимания. Укажу пример: в английских законах есть закон о
наследовании имущества отца старшим сыном (майоратное право). Отсюда ряд
всяких возможностей: преступление младшего сына, чтоб получить наследство;
незаконнорожденность старшего, скрываемая родителями, чтобы любимый сын не
потерял наследства; муки наследника, не имеющего возможности соединиться с
любимой девушкой, так как она простого звания, а он наследник майората, и
вытекающие из этого перипетии, - мнимая смерть, бегство в Америку и т. д.
Можно сказать, что ни один из английских романистов не прошел мимо этих
коллизии; им отдали дань и Диккенс, и Джордж Эллиот, и Генри Вуд, и Уильки
Коллинз, не говоря уже о множестве других, менее известных. Русский
читатель романов отлично знает также, какую причудливую серию фабул создал
гениальный Коллинз из одной только черты шотландского правового быта