"Варлам Шаламов. Вишера" - читать интересную книгу автора

глаза молодого парня. Терешкин была его фамилия. Это был красноармеец,
отказавшийся от службы по религиозным соображениям.
Вагон наш то отцепляли, то прицепляли к поездам, идущим то на север, то
на северо-восток. Стояли в Вологде - там в двадцати минутах ходьбы жили мой
отец, моя мама. Я не решился бросить записку. Поезд снова пошел к югу, затем
в Котлас, на Пермь. Опытным было ясно - мы едем в 4-е отделение УСЛОНа на
Вишеру. Конец железнодорожного пути - Соликамск.
Был март, уральский март. В 1929 году в Советском Союзе был только один
лагерь - СЛОН - Соловецкие лагеря особого назначения. В 4-е отделение
СЛОНа на Вишеру нас и везли.
Соседи мои хвалили вагонных конвоиров. Это хороший конвой, московский.
Вот примет лагерный, тот будет похуже.
В Соликамске сгрузились - арестантских вагонов оказалось несколько.
Тут было много людей с юга - с Кубани, с Дона, из Грузии. Мы познакомились.
"Троцкистов" не было ни одного.
Была даже женщина - зубной врач - по делу "Тихого Дона". Этап был
человек сто, чуть побольше.
Всех завели в сводчатый подвал Соликамской городской милиции, в бывшей
церкви. Крошечный низкий подвал. А нас 100 человек. Я вошел одним из первых
и оказался у окна, застекленного окна на полу, с витой церковной решеткой.
Коротким быстрым ударом ноги мой знакомый по вагону - опытный урка --
выбил стекло. Холодный воздух хлынул в подвал.
- Не бойся, - сказал он мне.- Через десять минут здесь будет нечем
дышать.
Так и оказалось. В подвале было бело от дыхания, пара, а людей все
вталкивали и вталкивали. Не то что сидеть, стоять было тяжело. Люди
проталкивались к двери, к тяжелой двери с "глазком", чтоб подышать. За
дверью стоял конвойный и время от времени тыкал в глазок наугад штыком.
Удивительным образом никто задет не был.
Начались обмороки, стоны. Мы лежали лицом к разбитому стеклу, нам было
немного легче. Мы даже пускали "подышать" других.
Бесконечная ночь кончилась, и дверь в коридор распахнулась.
- Выходи!
"Выгрузка" из подвала на улицу длилась не меньше часа. Мы выходили
последними. Туман в подвале уже развеялся, открылся потолок, белый,
сводчатый, низкий потолок. На нем крупными буквами углем было написано:
"В этой могиле мы умирали трое суток и все же не умерли. Крепитесь,
товарищи! "
Построили всех без вещей, вещи сложили на телегу. Засверкали штыки.
Вперед вышел гибкий рябой начальник конвоя - Щербаков. Помощником был
одноглазый Булаков - лицо его было разрублено казацкой шашкой во время
гражданской войны.
Этап двинулся. Первый отрезок - километров пятнадцать.
К моему величайшему удивлению, в конвое оказался один знакомый. Я был с
ним в 67-й камере Бутырской тюрьмы. Это был Федя Цвирко - начальник
какой-то пограничной заставы. Он приехал в отпуск в Москву, напился в
"Континентале" и открыл ночью стрельбу из маузера по квадриге Аполлона над
Большим театром. Очнулся он в тюремной камере на Лубянке без ремня, со
споротыми петлицами, получил три года лагерей и был отправлен в нашем же
этапе. Шинель со следами от петлиц была еще на нем. Он уже успел