"Варлам Шаламов. Вишера" - читать интересную книгу автора

Все казалось, что я читаю хорошо знакомую книгу. И было очень трудно.
Как я должен вести себя с начальством? С уркачами? С белогвардейцами? Кто
мои товарищи? Где мне искать совета?
Разве можно допустить, чтобы про меня сказали что-либо нехорошее? Не в
смысле лагерных установлений и правил, а некрасивый поступок любой. Как все
продумать? У кого найти помощь?
Уже осенью 1929 года я знал, что все мои товарищи по университету, те,
кто был в ссылке, в политизоляторе, вернулись в Москву. А я? Я пробовал
писать - никакого ответа.
Я написал заявление, ничего не прося, просто: "Присоединяюсь к
заявлению Раковского", которое мне казалось наиболее приличным из
написанного "возвращенцами".
Вскоре меня вызвал заместитель начальника лагеря Теплов.
- Вы подавали заявление?
- Да.
- У вас есть жалобы? Просьбы?
- Никаких просьб и жалоб нет.
- Хорошо. Ваше заявление будет отправлено в Москву.
С этим заявлением я встретился в 1937 году на следствии. Заявление было
просто приобщено к делу, а мне не было сообщено ничего. А я ведь ждал этого
ответа.
К этому времени я твердо решился - на всю жизнь! - поступать только
по своей совести. Никаких других мнений. Худо ли, хорошо ли проживу я свою
жизнь, но слушать я никого не буду, ни "больших", ни "маленьких" людей. Мои
ошибки будут моими ошибками, мои победы - моими победами.
Я возненавидел лицемеров. Я понял, что право приказывать дается тому,
кто сам, своими руками умеет сделать все то, что он заставляет делать
других. Я был нетерпелив, горяч.
Блатная романтика не привлекала меня. Честность, элементарная честность
-- великое достоинство. Самый главный порок - трусость. Я старался быть
бесстрашным и несколько раз доказал это.
Ушли обрадованные беглецы - ведь и дело не будут заводить, вот
счастье, вот золотой мужик Иван Степанович.
Дополнительного срока тогда за побег не давали. Чаще всего убивали в
побеге. Но если приводили назад - ничего, кроме побоев или изолятора,
беглецам не грозило.
Нас привели в новый барак, новую девятую роту сделали из нашего этапа,
а командиром роты был назначен Раевский, бывший офицер.
Он несколько раз нас построил. Подрепетировал.
- Здравствуй, девятая рота!
- Здра! - И отпустил нас в барак.
Чистенький, новенький. Нары везде сплошные.
Нары вагонной системы были только в бараке лагерной обслуги в четвертой
роте. Здесь была не только "вагонка" - все нары были скреплены общей
проволокой, и вся система нар качалась от движения каждого, кто садился или
влезал вверх. Поэтому барак четвертой роты был всегда наполнен мелодичным
шумом - негромким скрипом. К этому проклятому скрипу надо было привыкать.
Огромная площадь лагеря, "зона", как ее называли в будущие годы, была
окружена проволокой с караульными вышками, с тремя или четырьмя воротами,
откуда выходили на работу арестанты.