"Варлам Шаламов. 'Как мало изменилась Расея' (Из записок о Достоевском)" - читать интересную книгу автора

бунтовали на пароходе только блатари или если из 58й статьи, то после войны,
когда ясно обозначилось, чем была Колыма в 1937м году.
Значит, 5 суток морского круиза лучшего качества, сорок пять дней
железной дороги, тоже все по графику, по строгому плану, а уже 14 августа
были сгружены в Магадане. Когда же был Омск? Омск я вспомнил не потому, что
там жил Достоевский. Причины вспомнить Омск - иные.
У нашего эшелона был свой правительственный комиссар, в чине, впрочем,
небольшом, всего старшего лейтенанта. В новенькой сероголубой шерстяной
форме, явно по заказу, чтобы упрятать под ремень толстое пузо - бледнокожий,
толстый, с одутловатым лицом, с кожей, похожей на нашу, тоже от сиденья
взаперти, в кабинетах, в камерах и тюрьмах. В фуражке с большим козырьком,
где было укреплено золотое шитье эсесовского типа. Старший лейтенант являлся
еще на Красной Пресне, отметный бездельем своим, плавным движеньем среди
всеобщей суеты, посадки в вагоны. Это к нему подбегали какие-то лица за
распоряжениями явно постороннего характера, ибо старший лейтенант на немой
вопрос конвоира, начальника конвоя отмахивался крест-на-крест, что-то
решительно запрещая. Потом я узнал, что приносили какие-то передачи,
посылки. В какой тайне ни отправляют арестантов, кто-то узнает, успевает
предупредить родных. Но ни посылки, ни денег в дорогу нам не давали, было
запрещено, и последней надеждой какой-то матери, отца, жены, брата, невесты
было вручить, сунуть при отправке, сердце, дескать, смягчится. Но сердце
старшего лейтенанта не смягчалось, и посылку не взяли. Я тогда еще заметил
эту фигуру. Видел я сквозь решетку, как старший лейтенант двигался по
перрону вдоль эшелона и белейшим платочком не то отбивал вагонную вонь, не
то давал какой-то сигнал движению.
И вот в Омске среди сотен пар, отсчитанных заранее по числу мест под
душем и посаженных потранзитному экономно, колено в колено, старший
лейтенант снова появился и, шагая бесстрашно через колени арестантов,
двинулся, двинулся прямо ко мне. Я был поражен. Глядел, как кролик в глаза
удава. Жирное это громадное тело шагало через скелеты, приближалось и
приближалось ко мне. Что меня может спросить комиссар нашего поезда? Что
было во мне такое, что остановило на мне взгляд удава? В паре со мной,
колено в колено, сидел на корточках Колька Иванов - колонист из Болшевской
коммуны, КРТД - пять и пять. Оказывается, старший лейтенант двигался именно
к нашей паре, только не ко мне, а к моему напарнику из Болшева, вся грудь
которого была наколота по всем правилам законного блатарского канона.
Татуировка и привлекла внимание старлейта.
- А ты как попал сюда?
- Я, гражданин начальник, - Иван подскочил, встал смирно. - Из
Болшевской коммуны.
- Аа, я думал, с ними.
- Не с ними, я по ошибке.
- Жалко тебя.
У старшего лейтенанта чесался язык, и он решил произнести речь, а может
быть, провести воспитательную работу, хоть самый минимум - техминимум, как
говорили в те времена. Вонь арестантских тел ветер принес в тонкие ноздри
лейтенанта. Я еще раньше заметил, что старший лейтенант движется вдоль
рядов, как дожидаясь какой-то волны, какого-то просвета, ибо вместо
противогаза у лейтенанта был только намоченный дорогим одеколоном платок.
Старлейт отдышался, перевел дух, зажал ноздри платком и, когда волна вони