"Варлам Шаламов. Переписка с Солженицыным А.И." - читать интересную книгу автора

(надзиратель на Ижме - бог, а не такое голодное создание, у которого моет
пол на вахте Шухов). В Ижме... Где царят блатари и блатная мораль определяет
поведение и заключенных, и начальства, особенно воспитанного на романах
Шейнина и погодинских "Аристократах". В каторжном лагере, где сидит Шухов, у
него есть ложка, ложка для настоящего лагеря - лишний инструмент. И суп, и
каша такой консистенции, что можно выпить через борт, около санчасти ходит
кот - невероятно для настоящего лагеря - кота давно бы съели. Это грозное,
страшное былое Вам удалось показать, и показать очень сильно, сквозь эти
вспышки памяти Шухова, воспоминания об Ижме. Школа Ижмы - это и есть та
школа, где и выучился Шухов, случайно оставшийся в живых. Все это в повести
кричит полным голосом, для моего уха, по крайней мере. Есть еще одно
огромнейшее достоинство - это глубоко и очень тонко показанная крестьянская
психология Шухова. Столь тонкая высокохудожественная работа мне еще не
встречалась, признаться, давно. Крестьянин, который сказывается во всем - и
в интересе к "красилям",
Великолепно показано то смещение масштабов, которое есть у всякого
старого арестанта, есть и у Шухова. Это смещение масштабов касается не
только пищи (ощущение), когда глотает кружок колбасы - высшее блаженство, а
и более глубоких вещей: и с Кильгасом ему было интереснее говорить, чем с
женой и т. д. Это - глубоко верно. Это - одна из важнейших лагерных проблем.
Поэтому для возвращения нужен "амортизатор" не менее двух-трех лет. Очень
тонко и мягко о посылке, которую все-таки ждешь, хотя и написал, чтоб не
посылали. Выживу - так выживу, а нет - не спасешь и посылками. Так и я
писал, так и я думал перед списком посылок.
Вообще детали, подробности быта, поведение всех героев очень точны и
очень новы, обжигающе новы. Стоит вспомнить только невыжатую тряпку, которую
бросает Шухов за печку после мытья полов. Таких подробностей в повести -
сотни - других не новых, не точных вовсе нет.
Вам удалось найти исключительно сильную форму. Дело в том, что лагерный
быт, лагерный язык, лагерные мысли не мыслимы без матерщины, без ругани
самым последним словом. В других случаях это может быть преувеличением, но в
лагерном языке - это характерная черта быта, без которой решать этот вопрос
успешно (а тем более образцово) нельзя. Вы его решили. Все эти "фуяслице",
"...яди", все это уместно, точно и - необходимо.
Понятно, что и всякие "падлы" занимают полноправное место и без них не
обойтись. Эти "паскуды", между прочим, тоже от блатарей, от Ижмы, от общего
лагеря.
Необычайно правдивой фигурой в повести, авторской удачей, не уступающей
главному герою, я считаю Алешку, сектанта, и вот почему. За двадцать лет,
что я провел в лагерях и около них, я пришел к твердому выводу - сумма
многолетних, многочисленных наблюдений - что если в лагере и были люди,
которые несмотря на все ужасы, голод, побои и холод, непосильную работу
сохранили и сохраняли неизменно человеческие черты - это сектанты и вообще
религиозники, включая и православных попов. Конечно, были отдельные хорошие
люди и из других "групп населения", но это были только одиночки, да и,
пожалуй, до случая, пока не было слишком тяжело. Сектанты же всегда остались
людьми.
В Вашем лагере хорошие люди - эстонцы. Правда, они еще горя не видели -
у них есть табак, еда. Голодать всей Прибалтике приходилось больше, чем
русским - там все народ крупный, рослый, а паек ведь одинаковый, хотя