"Меир Шалев. Несколько дней " - читать интересную книгу автора

Странно слышать, как такой пожилой человек говорит: "мама", но я не
перечу ему и не напоминаю, что родился через много лет после смерти его
Тонечки. Зачем смущать человека под конец жизни столь незначительными
подробностями? Сначала косу укрывала от Моше его мать, затем - жена, а
теперь собственная старческая дырявая память.
Яакова Шейнфельда и Глобермана давно нет, мама умерла, а Моше Рабинович
все живет. Его память ослабла, тело отяжелело, но руки до сих пор сохранили
цепкость стальных клещей. По вечерам, как охотник, смахивающий пыль с чучела
убитого льва, Моше ходит вокруг пня огромного эвкалипта, срубленного им
когда-тo, деловито обрывая новые зеленые побеги.
- Так тебе и надо, убийца, - бормочет он потрескавшемуся обрубку, -
умереть ты не умрешь, но вырасти снова не сможешь.
Затем он усаживается на пень и кладет на колени деревянную доску,
усыпанную кривыми и ржавыми гвоздями, которые он подбирает на улице. Я уже
привык к этому зрелищу, однако каждый раз не верю своим глазам, когда вижу,
как старик Рабинович, зажимая в толстенных пальцах гвозди, одним движением
распрямляет их и складывает в отдельную горку. Затем он начищает их песком и
машинным маслом, пока гвозди не начинают блестеть, как новенькие.
Я встаю с постели, снимаю с полки деревянную шкатулку и открываю ее.
Вот она, коса. Золото волос мерцает в темноте. Рабинович протягивает к ней
дрожащую руку.
- А-шейне цап, правда, Зейде? - завороженно бормочет он, скользя
пальцами по мягким локонам. - Закрой шкатулку, мой мальчик, и никогда больше
не прячь ее от меня.
Зейде ставит шкатулку на прежнее место, Рабинович уходит, и на дом
снова опускается тишина.

Глава 3

Приглашение на второй ужин мне передал таксист, всегда всегда возил
Яакова по всяким делам. Не раз можно было наблюдать такую картину: такси,
покорно дожидающееся своего пассажира в тени придорожных деревьев, и самого
Шейнфельда, сидящего на автобусной остановке у въезда в деревню и
бормочущего всем прохожим и проезжим: "Заходите, заходите..."
Я решил отправиться к нему пешком и вышел засветло, успев лишь подоить
коров и позавтракать, чтобы не торопиться в пути и дойти до цели к закату.
Был первый день осени. Ласточки расселись нотами на протянутых вдоль
дороги линиях проводов. Дорога была испещрена следами шин тысяч велосипедов,
а в воздухе носился снежный пух одуванчиков. Первый зимний дождь еще не
выпал, и вода в вади высохла почти вся, обнажая у берегов вросшие в сухую
грязь скелеты рыбешек. Те же немногие, что выжили, собирались стайками в
углублениях и выемках. Ловить их было так легко, что вороны и цапли
выклевывали рыбешек из воды с ловкостью зимородков.
Дикая малина росла в изобилии, подмигивая мне темными спелыми глазками,
и я сгоряча разодрал рубашку о ее колючки. Спустившись вдоль вади, я дошел
до экспериментальной агрофермы, где в ту пору занимались разведением
пряностей, и с наслаждением втянул в ноздри душистый аромат приправ.
Направившись по тропинке, бегущей между двумя исполинскими дубами,
напоминавшими о величии леса, когда-то шумевшего на этих холмах, я пересек
поле, которое простиралось за фермой. Во время краткого привала я напился из