"Меир Шалев. Несколько дней " - читать интересную книгу автора

пути.
- Нет.
Сойхер кивнул головой.
- Открой уши и слушай. Бэнэмунэс парнусэ - это честный заработок. Если
мы с мясником не сходимся в цене, он говорит, сколько навара мне причитается
за эту корову. Если я купил ее за пятьдесят две лиры, а он сказал, что
бэнэмунэс парнусе - семь, то мне с него причитается пятьдесят девять лир,
понимаешь?
- Так почему бы тебе не сказать, что купил ее за пятьдесят пять?
- Врать нельзя.
- Нельзя врать? Этому учил тебя твой отец?
- Флейш хендлер, ун фиш-хендлер,[58] ун перд-хендлер[59] - все эти
занятия не для честолюбивых, но они переходят от отца к сыну, - сказал
Глоберман, - поэтому, если ты хочешь быть а-сойхер, то должен знать, что и у
нас есть принципы. Мы врем повсюду: обвешиваем, скрываем возраст и болезни
скотины, мы поим ее водой, кормим солью, держим впроголодь и перекармливаем,
даем слабительное, втыкаем гвозди в копыта и делаем глат на собственной
заднице, но в бэнэмунэс парнусэ врать нельзя!

Глава 2

Мне нравились эти поездки и сойхеровские поучения, однако торговля меня
совсем не привлекала. Я читал много книг, помогал Рабиновичу по хозяйству,
возобновил свои наблюдения за воронами и сблизился с одной девушкой из
соседнего сельскохозяйственного училища. Она казалась мне настолько
плодовитой и поэтому опасной, что я не позволил ей даже дотронуться до меня
ниже пояса.
В те дни я впервые подружился с бессонницей, непонятно откуда
взявшейся, снаружи или изнутри. Мама всегда говорила, что Ангел Смерти
весьма пунктуален и на него всегда можно положиться, однако Ангел Фон Шлафф,
не в пример своему коллеге, забывчив и рассеян. Я использовал свою
бессонницу для подготовки к занятиям в университете. Ночи напролет надо мной
раскачивалась потемневшая oт времени деревянная канарейка, и маленькая лампа
горела у моего изголовья, пока я читал.
Иногда, ближе к утру, когда книга наконец вываливалась из моих рук и я
засыпал, дверь открывалась. Это был Рабинович, занятый бесконечными поисками
косы. Не обращая на меня спящего никакого внимания, он копошился в шкафу и
обшаривал кухонные ящики, попутно открывая все подворачивавшиеся под руку
коробки и банки.
- Что ты все ищешь, Моше? - спрашивал я, хотя ответ мне был прекрасно
известен.
- Дер цап, - отвечал он.
В голосе Рабиновича, сочетающем в себе силу и достоинство, уже тогда
слышался пророческий оттенок слабоумия, которому суждено было его поразить в
старости.
- Дер цап, - снова повторял он, - где коса, которую срезала мне мама?
Моя Тонечка случайно не говорила тебе, куда она ее спрятала?
Даже теперь, когда коса уже найдена, он, как прежде, ищет ее по ночам,
и каждый раз, будто в первый, я чувствую, как от его слов холодок пробегает
у меня по спине.