"Меир Шалев. Голубь и Мальчик" - читать интересную книгу автора

В магазине "Для туриста" я покупаю туристские принадлежности, которыми
никогда не воспользуюсь, слушаю лекции о путешествиях, в которые никогда не
отправлюсь, и рассказы о местах, где никогда не побываю. Я разглядываю
безнадежно-завистливым взглядом молодых людей, собирающихся в свои
путешествия, а они столь же безнадежно-завистливо смотрят на дорогой,
необыкновенно легкий и теплый спальный мешок, который я несу к кассе, и на
мою руку, сжимающую походную альпинистскую горелку, которая горит восемь
часов подряд, даже при штормовом ветре. Я рассматриваю бумажки на доске
объявлений: записки религиозных девушек по имени Таль, и Нуфар, и Даниела
без "и", и Стефа с забытым "а", и Айелет с пропущенным "й", которые ищут
попутчика для "мягкой посадки", а возможно, и для "увлекательного
совместного продолжения" на далеком и опасном Дальнем Востоке.
Нагруженный не менее опасными и столь же далеко уносящимися фантазиями,
я выхожу оттуда, подымаюсь по улице Буграшова, пробираюсь среди обедающих и
их столиков и стульев в сторону моря и по улице Бен-Иегуды направляюсь
налево, на юг, к ее началу, в сторону того, уже разрушенного сегодня, дома,
где провел первые годы своей жизни. Несколько лет назад его поджег один из
тех религиозных безумцев, которыми так благословенна наша страна, потому что
после нашего отъезда в Иерусалим этот дом несколько раз менял жильцов и
назначение и в конце концов стал публичным домом.
В те далекие времена улица Бен-Иегуды была куда приятней. Помню, там
было много соседей, говоривших по-немецки, и мама с Папавашем тоже понимали
этот язык, хотя говорили на нем очень редко. По вечерам мы ужинали на
балконе, смотревшем на улицу. Я помню киоск, который стоял под балконом,
ярко-красную пуанциану, которая цвела на нашем заднем дворе, и нашу "морнинг
глори" - так мама называла ползучее растение на балконной ограде, которое
каждый день, по ее словам, открывало "тысячу голубых глаз".
- Ну, вот и все, - говорила она каждый раз в конце ужина, - морнинг
глори уже закрыла глаза, пойдем и мы спать.
Она очень любила тот дом. Когда мы возвращались туда, издалека или даже
после недолгой отлучки, она возбужденно и радостно говорила: "Еще немного, и
мы дома", а когда входили, торжественно декламировала слова песни, всегда
одни и те же: "Дома моряк, он вернулся домой, и охотник с холмов вернулся
домой и лежит, где хотел лежать".
Замочная скважина в нашей двери была на высоте человеческого роста. Ты
поднимала меня обеими руками и говорила: "Открывай!"
Я вставлял и поворачивал ключ. Ты нажимала на ручку, открывала дверь и
говорила: "Здравствуй, дом..." - прямо в сумрачную прохладу жилья.
- Поздоровайтесь и вы с вашим домом, - говорила ты нам, - и
прислушайтесь хорошенько, потому что он отвечает приветствием на
приветствие.
Биньямин говорил:
- Но это же дом, как он может ответить?
А я говорил:
- Здравствуй, дом.
И слушал, и слушал, как ты просила.
- Тихо, Биньямин, - сказала ты, - и прислушайся хорошенько.
И дом тоже радовался нашему приходу, дышал и отвечал, как ты обещала.
Мы переступали порог, и ты говорила: "Пойдемте, перекусим что-нибудь", что
означало кусок хлеба, тонко-тонко намазанный мягким сыром, и крутое яйцо -