"Петр Шамшур. Трибунальцы " - читать интересную книгу автора

комнаты стоит круглый стол, на нем лампа с зеленым абажуром. Семь и три...
Возле стола два мягких кресла. В том, что слева, сидел Яковлев. Правая рука
повисла, выронив на коврик наган. А в револьвере... Вспомнил!
- Вместо семи патронов Яковлев почему-то зарядил три!
- Верно. К тому же патроны были вставлены не подряд, а разбросаны по
барабану, - говорит Куликов. - Я это узнал в цейхгаузе карбата. Четыре
гнезда пустых, а в трех - патроны. Яковлев крутанул барабан и, не глядя,
приставил дуло к виску. Могла выпасть и удача... Помнишь, строчку из его
последнего письма? "Пожелайте мне удачи"!
- Дурацкая игра со смертью! Зачем?
- Скоро узнаешь. Садись на диван и приготовься писать протокол допроса
бывшего корнета лейб-гвардии Павловского гусарского полка Анатолия
Аверьяновича Войцеховского.
В дверь номера стучат. Куликов встает.
- Войдите!
Войцеховский держится уверенно. Он в парадной форме: на гимнастерке
галуны и нашивки, синие брюки с алым кантом, высокие сапоги со шпорами. На
широком ремне какие-то цепочки и украшения, в новой блестящей кобуре -
небольшой пистолет. В Красной Армии немало бывших царских офицеров, отдавших
все свои знания Советской власти. Но среди старого офицерства много наших
врагов. Я знаю по делам в трибунале, сколько в каждом белогвардейском
заговоре участвует кадровых военных. Каков же этот бывший гусар, а ныне
начальник штаба караульного батальона?
На листочке бумаги я хочу набросать словесный портрет Войцеховского, но
после общего описания, вроде того, что "рост высокий", "брюнет", "нос
прямой", никак не могу найти характерных особенностей, отличающих этого
человека от других.
А Куликов тем временем расспрашивает Войцеховского о распорядке дня в
батальоне, об объектах охраны, военной учебе. Войцеховский отвечает
спокойно, обдумывая каждую фразу.
- Вас не беспокоит длительное отсутствие комиссара батальона? -
спрашивает Куликов. - Ведь срывается политическое воспитание бойцов.
- Хочу напомнить, - улыбается Войцеховский, - что я отвечаю только за
военную подготовку батальона.
- А вы уверены, что ценность бойца может быть высокой и без
политической подготовки? - замечает Куликов. - Ведь даже в царской армии вы
поручали своему фельдфебелю проводить своеобразный политчас, так называемый
"урок словесности".
- От забот по политвоспитанию прошу меня освободить, - холодно отвечает
Войцеховский. - В Красной Армии есть институт комиссаров.
- А со временем у нас будет единоначалие! - возражает Куликов. - Как вы
готовите командиров к этой высокой миссии?
Демонстративно встаю и бросаю карандаш. Зачем записывать все эти
рассуждения?
- Планы в штабе батальона, - сухо бросает Войцеховский. - Прошу завтра
зайти, я их вручу.
- Но разработанный вами "кодекс чести" командира, наверное, у вас с
собой? - тихо говорит Куликов.
Наступает тишина. Войцеховский выпрямился в кресле и смотрит в сторону.
- Кодекс - это слишком громко сказано, - через минуту выдавливает он. -