"Петр Шамшур. Трибунальцы " - читать интересную книгу автора

царской армии. Приказной служака. Расшевелить его книгами не удалось.
Скрывает свою малограмотность. Опирается на Войцеховского..."
Высокий и плотный мужчина Иннокентий Вязь. Прошелся по комнате -
половицы прогнулись, положил кулак на стол - дрогнули доски. Одет Вязь
картинно: мохнатая черная кубанка с малиновым верхом, длинная шинель,
блестящие сапоги "фирмы Яворского". Поверх шинели - ремни и маузер в
деревянной кобуре.
Такому Вязю парадом командовать, рапорт отдавать Блюхеру. А его
выставили с закрытого партийного собрания ячейки батальона! Правда, вместе
со мной.
Всего двенадцать коммунистов в батальоне, но расставлены они так, что
вся жизнь части под их влиянием. Хорошо поработал комиссар! Крепкие ребята -
двенадцать большевиков. А тринадцатый - Барышев, Он был "на заметке", но
материалов, собранных комиссаром, в батальоне не знали. Как только Куликов
рассказал об этом, было решено немедленно провести собрание.
Все двенадцать собрались через час. Председателем выбрали Афанасьева,
пожилого оружейника. Он предложил проверить у всех партбилеты, так как
собрание будет закрытое. Мой комсомольский билет и служебное положение в
расчет не взяли и предложили покинуть собрание. Немного вежливей обошлись с
Вязем: выслушали его заявление о том, что он с восемнадцатого года
"сочувствующий" большевикам, и проголосовали единогласно, что оставлять его
на собрании не следует. Но добавили, что в конце собрания его немедленно
информируют о принятых решениях.
Вязь молча ходит по комнате, а я проглядываю книжку комиссара. Хорошо
бы оставить ее у себя. Сколько раздумий вызывают записи!
После тяжелого ранения на Западном фронте он написал:
"Если меня демобилизуют, где я найду свое счастье?"
Напрасно раздумывал комиссар. Вот если Вязь уйдет из армии, руководящей
должности ему не доверят, а стать рядовым тружеником он не захочет. Комиссар
был бы доволен любой работой. Как будто одинаковые люди: оба прошли
фронтовую школу, оба с первых дней в революции. Но один жил ради идеи, а
другой топчется вокруг собственного монумента. Нарушаю молчание:
- Товарищ комбат! Как вы оценили историю с Яковлевым?
Он останавливается, поправляет кобуру маузера, машет рукой;
- Мальчишка, понимаешь! Остался бы жив, я б его на гауптвахте сгноил!
- А может, его смерть как-то связана с переменами в тюрьме?
- Ну вот еще! - пожимает плечами Вязь. - Наше дело - охрана, по
инструкции, а внутренние порядки - это другое ведомство. Там товарищ
Енисейский делает то, что положено. Он за все и отвечает.
- Ваш начальник штаба сегодня был на работе?
- Нет его что-то, - отвечает Вязь, и тень заботы ложится на его лицо. -
А он тебе нужен?
С чего это вдруг Вязь обращается со мной так фамильярно? А, понятно!
Это у него такая манера разговаривать с младшими. Представить бы его нашему
председателю трибунала, он преподал бы Вязю правила вежливости. Недавно у
нас член коллегии Железнов за "тыканье" одному арестованному беляку пять
суток под домашним арестом сидел.
Но я не успеваю ничего сказать - нас приглашают на собрание. Вязь
подходит к столу президиума и грузно опускается на стул. Я присаживаюсь
рядом с Куликовым. Председатель собрания объявляет: