"Виталий Шенталинский. Свой среди своих (Савинков на Лубянке) " - читать интересную книгу автора

ключ к раскрытию и ликвидации всех савинковских организаций в пределах
Западного фронта". Помещенный во внутреннюю тюрьму Лубянки, Опперпут 7 июля
1921 года шлет вопль о скорейшем разрешении своей участи - начальнику
Особого отдела ВЧК Менжинскому.
Письмо это в то же время - великолепная автохарактеристика, и не только
лично его, Опперпута, а целого типа порожденных тем временем авантюристов и
профессиональных убийц, темных духов, выпущенных на поверхность революцией и
Гражданской войной, людей савинковского образца.
"...Движимый отчаянием, осмеливаюсь обратиться к Вам.
Моя жизнь с 1915 по 1920 год включительно складывалась так, что я
вынужден был вести образ жизни, полный самых опасных приключений и острых
ощущений. Достаточно сказать, что целый год я провел на турецком театре
войны и весь 1919-й - в усмирении различных восстаний против Советской
власти, причем не раз пришлось действовать против неприятеля в десять и
более раз многочисленного. Непрерывная цепь приключений и опасности в конце
концов так расшатали мои нервы, что вести спокойный образ жизни я уже не
мог. Как закоренелый морфинист не может жить без приемов этого яда, так я не
мог жить без острых ощущений или работы, которая истощала бы меня до
обессиления. Моей энергии в этих случаях удивлялись все, кому пришлось со
мной сталкиваться... Я не буду задерживать Вашего внимания на факте своего
падения. Это было стечение массы благоприятных для этого обстоятельств. Но
сейчас у меня одно желание: самоотверженной работой на пользу Советской
власти загладить свой проступок и проступки тех, мной вовлеченных в заговор,
которые не являются врагами Советской власти. Это представилось бы мне
возможным сделать, если я был бы отпущен в Варшаву. В месячный срок я сумел
бы дать Вам возможность полностью ликвидировать все савинковские
организации, польскую разведку, частично французскую разведку и представил
бы ряд документов в подлинниках, обрисовывающих истинную политику Польши.
Для этого Вам приходится рисковать только потерей одного, уже не опасного
для Вас арестанта, ведь возвращение в лагерь врагов Соввласти после моих
показаний... мне отрезано навсегда... Что же касается наказания по отношению
лично ко мне, то я частично его понесу, ведь я перед отъездом должен буду
нанести себе довольно серьезное огнестрельное ранение, чтобы не вызвать в
Варшаве сомнений в действительности моего побега и иметь возможность
оставаться необходимое для меня время работы там. Ни средств, ни документов
я у Вас не прошу. Умоляю только дать мне возможность работать и клянусь Вам
тем, что у меня есть дорогого и святого, что Вам, товарищ Менжинский,
никогда в своем доверии разочароваться не придется... Если все же этих
гарантий недостаточно, я готов взять на себя до моего отъезда выполнение
самых опасных, рискованных поручений, лишь бы доказать правдивость своих
слов. Я уже не раз был на волосок от смерти за Советскую власть и готов
пожертвовать собой... Мои нервы требуют сильной реакции. Я терплю
невероятные муки и дохожу до отчаяния, когда я готов разбить голову об стену
или перерезать горло стеклом. Я уже дошел до галлюцинаций. Каждый лишний час
моего здесь пребывания равносилен самой невероятной пытке. Еще раз умоляю
решить мою судьбу скорее".
И судьба Опперпута была решена: "по обстоятельствам дела" его
освободили из-под стражи и использовали - в каких именно целях, дело
умалчивает. За границу Опперпута отпустить не рискнули, но идею его взяли на
вооружение: к Савинкову будет послан свой, более хладнокровный и надежный