"Александр Шаров. Загадка рукописи N 2 700" - читать интересную книгу автора

Он шагнул к двери.

- Постойте! - воскликнул Иван Иванович. - Да вы понимаете ли, что
говорите?!

У старика перехватило дыхание, и он замолчал. На глазах его выступили
по-детски крупные слезы. Иван Иванович сердито смахнул их. Мудров стоял
понурившись, ни на кого не глядя.

Я счел необходимым вмешаться, хотя сознавал, что мои слова не успокоят
товарищей. Научное исследование невозможно без известной доли безжалостности.
Наступило время с максимальной полнотой представить себе ценность сделанного и
перспективы дальнейшего труда.

Я сказал об этом и попросил неделю для подготовки доклада. Мы разошлись,
недовольные друг другом.

Всю неделю я работал, выключив телефон, буквально круглые сутки. В науке
"бесстрастие" - синоним научной объективности. И все-таки мне пришлось
изменить этой непременной объективности.

Я монтировал отрывки рукописи, расшифрованной едва ли на двадцать
процентов,

Как избежать известного произвола? Но я был вынужден прокомментировать
отрывочный неполный текст, сделав некоторые выводы. Другого выхода не
оставалось.

... Записи в рукописи отделяются друг от друга рисунками или иероглифами,
изображающими - кажется, прав был Кущеев - жучков и человечков. Каждый отрывок
озаглавлен одной из трех рубрик: "Данные", "Мнение", "Наблюдение". Под
рубрикой "Данные" автор (в дальнейшем я буду называть его "икс") группирует
сведения автобиографического характера. Иногда "икс" именует себя в третьем
лице - "он", а затем, не оговариваясь, переходит к изложению от первого лица.
Перед каждым "наблюдением" обозначены долгота - и широта в градусах, минутах и
секундах.

Загадочно, как "икс", если принять, что это жук, мог без инструментов, не
имея возможности ориентироваться по Солнцу и звездам, с такой точностью
определять координаты. Либо "икс" обладал фантастически точным чувством
ориентировки. Либо... Либо... вот еще один довод в подтверждение того, что
"рукопись No 700" - мистификация.

И мне не больно было бы согласиться с этим, а для Ивана Ивановича и,
кажется, для Петра Климовича тоже это означало бы рану в сердце.

Наступило утро моего доклада.

Прежде чем идти в нашу комнату, я зашел за Олегом Модестовичем. Стенные