"Александр Шарымов. Выборгский поход 1706 года (Историческая повесть из начальных лет Петербурга) " - читать интересную книгу автора

маленького легкого Суворова в бронзовых латах - к прохладе Невы и
охлажденным близостью речной воды стальным нижним фермам Кировского моста.
- Так что же это за рукопись? - проговорил наконец один из стоявших -
историк Николай Алексеевич Скампавейский, человек лет сорока пяти с
иссеченным мелкими морщинами крупным влажным лицом, в усах и лопатообразной
бороде, с широким ярким ртом и вислыми жалкими подглазьями.
- О, это история особая! - откликнулся его собеседник, доктор Василий
Ильич Олевич, субтильный, худой, изящный человечек тридцати с небольшим лет,
в очках, со спутанными темными волосами и высоким сухим лбом. - Это история
почти невероятная...
- Ну, уж разумеется, - хмыкнул Скампавейский.
Собираясь с мыслями, Олевич пожевал губами и начал рассказ:
- У меня, видите ли, есть одна добрая знакомая: Наталия Георгиевна
Фрост. Она некоторое время жила в Швеции, в Стокгольме, работала в нашем
посольстве переводчицей. Дама она общительная - как теперь говорят,
контактабельная. Дружеские связи у нее довольно обильные - и здесь, дома, и
там тоже, в Стокгольме. И вот однажды некий ее шведский знакомец - как и вы,
историк - приглашает ее в тамошний Государственный архив, где предстояло
проделать одну манипуляцию над старинной уникальной рукописью, которая, судя
по заглавию, относилась ко времени первого Выборгского похода царя Петра, то
есть, как вы понимаете, к тысяча семьсот шестому году...
- Она, что ж, ваша Наталия Георгиевна, тоже историей балуется? -
спросил Скампавейский.
- Нет. Но на титульном листе рукописи была русская надпись. Вот этому
шведу и пришло на ум позвать переводчицу-россиянку на случай, если там будут
и другие такие же надписи.
- Что значит "будут"? Он, что, не прочел рукопись до конца?
- А, вот тут-то и вся соль! - довольно заулыбался Олевич. - Рукопись
эта была дневником некоего Гудмара Улина, шведского капрала. В начале того
самого семьсот шестого года он переметнулся на нашу сторону и сумел
заинтересовать не кого-нибудь, а самого князя Меншикова. Тем, наверное, что
сносно говорил по-русски: он был внуком и сыном купцов, торговавших через
Ниеншанц с новгородцами. Словом, его взяли в русскую службу - и он стал
драгуном меншиковского Ингерманландского полка. И не просто драгуном, а
порученцем, которому приказывал и сам царь...
- Что ж, бывало такое, бывало, - заговорил Скампавейский, доставая
платок и утирая взмокшее лицо. - Помните, скажем, как Петр пленил в семьсот
третьем году на невском взморье два шведских судна - шняву "Астрильд" и бот
"Гедан"?
- Седьмого мая? Ночью, кажется?
- Именно! Так вот, явившись немедля по взятии судов на борт "Астрильда"
и застав командира шнявы живым, Петр велел со всяким тщанием ухаживать за
его ранами. А по выздоровлении убедил его перейти к себе на службу.
- И его имя сохранилось? - спросил Олевич.
- А как же! Карл фон Верден. Он был одним из любимых капитанов Петра.
Начал с подпоручиков. В шестнадцатом году - уже капитан-поручик. Через
четыре года возглавил экспедицию, которая составила первую отечественную
полную карту Каспийского моря - и фон Верден получил за это капитана
третьего ранга. А еще через семь лет он стал и каперангом... - Скампавейский
задумался, вновь принявшись утирать лицо. - Между прочим, имя его могло