"Дмитрий Шашурин. Самородок, люди и лошади (Авт.сб. "Печорный день")" - читать интересную книгу автора

это Петр Викторович узнавал постепенно, еще будучи Петей, от матери,
потому что его больше не возили на стройку, а мать жила там почти все
время и Петю лишь навещала, или из ее писем. Потом, гораздо подробнее, от
сухорукого Жорки, с которым оказался в одном институте. Рука у Жорки
успешно рассушивалась, и по окончании учебы он был даже признан годным к
воинской службе - война уже шла, и его мобилизовали в один день с Петром
Викторовичем. Они прожили несколько дней вместе на пересыльном пункте в
Покровском-Стрешневе и спали рядом на одних нарах. А встретились снова
лишь через три года после победы.
Еще в институте Жорка рассказывал свою любовную историю. Там, в городе
на Томи, где вся их семья осталась напостоянно, он вдвоем с сыном
директора Мишкой Лещеевым ходили в школе за одной девчонкой. И потом,
когда съезжались на каникулы. Только она и Мишка Лещеев приезжали на
несколько дней раньше, Жорке каждый раз приходилось заново отвоевывать
свое место. И тогда на нарах в Покровском-Стрешневе Жорка каждый день
писал ей письма.
После войны тоже Мишка Лещеев вернулся первым. Но она ждала Жорку. И
вот через три года они разыскали Петра Викторовича, а тот сразу понял по
Жорке, что та самая - уж очень она не подходила к Жорке, Жорка к ней.
Обычно так всегда выглядят партнеры, долго добивавшиеся друг друга, но
иногда они бывают по-настоящему счастливы всю жизнь, чаще всю жизнь
довольны: вот видите, добился того, что хотел, и довольствие выглядит
вполне как счастье. Пожалуй, Жоркин случай был более распространенный, уж
очень часто Жорка вспоминал при ней о том, что все же обошел Мишку
Лещеева, и получалось: вот здорово обошли мы вдвоем Мишку Лещеева. То, что
Мишка пытался мстить Жорке - продырявил, как они подозревают, Жоркину
моторку, только добавило им самодовольства. Для Петра же Викторовича вдруг
появилась надежда на "а дальше?" относительно самородка. Он понял из
Жоркиного рассказа, что город за время войны рос и рос, растягиваясь по
Томи и вниз и вверх, так что там, где был паром, теперь рабочий поселок,
вместо парома - понтон, а еще выше, на той стороне - круча, Петр
Викторович вспомнил про пикник, так под той кручей лодочные гаражи всего
города. Кто осилил, выдолбил в круче пещеры - кладовки для моторов, кто
сварил на берегу из листового металла ящики-сейфы с амбарными висячими
замками, лодки у всех на воде. Тоже замки, цепи - это непременно. А под
самым высоким обрывом Жоркин сейф с мотором и лодка. Петр Викторович
вспомнил и кручу, где он сползал по-золотоискательски к реке, она
оказалась самой высокой, когда он, спасаясь от дождя, сориентировался - и
правее и левее берег снижался, он разглядел там даже тропинки и взбежал по
одной из них. Вот оно "а дальше?", вот она, фабула, наконец! Почему-то он
совершенно уверился до того, как было сказано что-нибудь даже отдаленно
похожее, что обязательно сейчас услышит продолжение. Если уж у кучера
Сухова с его кровоточащей лошадью вышло продолжение, то как его не выйдет
с самородком? Правда, такое продолжение никто не сочтет ни за какую фабулу
или сюжет; но лично для Петра Викторовича продолжение, сюжет для него
одного на свете, он единственный человек в мире обладает этим сюжетом с
той студенческой поры, когда вдруг прочел на афише фамилию драматурга,
прочел не как привычно читают фамилии, а вещественно, в образах:
_Сухово-Кобылин_. Как будто подарили ему ключ от мироздания, веселись,
мол, человек. И веселился. И сейчас помнит, будто лежит в кармане тот ключ