"Владимир Шатаев. Категория трудности (Спорт и личность)" - читать интересную книгу автора

- В горах не новичок, знаю и говорю - идти могу!
- Ну-ну... можешь так можешь.
Утром вышли в том же составе. Несколько часов спустя мы с Кавуненко
оторвались от второй связки и намного ушли вперед. На 6600 решили подождать
Пискулова и Воронова. Пискулов вскоре пришел. А Саши Воронова нет и нет...
Через некоторое время он появился, еле волоча ноги... Я спросил его молча -
глазами. Он кивнул головой...
Тогда мы раскидали Сашины вещи по своим рюкзакам, повернулись и пошли
обратно к нашей пещере на 6200.
Наверху болезням вольготно... Высота - их стихия. Странно: здесь путь
человека лучше всего измеряется временем, а течение болезни - пространством.
Между легким першением в горле на старте и удушьем на финише - интервал,
который правильней мерить рулеткой. Чем больше метров над уровнем моря, тем
скоротечней болезни. Каждый метр умножает их силу. Насморк на восьмой тысяче
может оказаться смертельным. И пока мы карабкаемся, набирая свои сантиметры,
болезни бегут семимильными шагами...
...На биваке 6200 была у нас удачная встреча - с пика Правды спускалась
группа. Мы попросили этих ребят помочь Воронову дойти до базового лагеря, а
сами на другой день с утра пораньше тронулись в обратный путь. Мы оставляли
Сашу угрюмым и мрачным. Я ему сочувствовал... Смешно - я сочувствовал ему!
Теперь я понимаю, что это он бы мог нам сочувствовать. Так я думаю теперь. А
тогда... Тогда, огорчаясь за Сашу, я радовался, что это случилось не со
мной. "Тогда" было десять часов назад. Десять часов назад меня раздражали
те, кто не понимал моей страсти. Теперь наоборот все. Что осталось от
вчерашнего Шатаева? Желания, чувства, вкусы, характер - те, что были десять
часов назад? Ничего, кроме сухой, не связанной с эмоциями памяти фактов...
- Ты как? - слышу я над собой хриплый, деланно-веселый голос Кавуненко.
- Выползать бы надо. Хватайся за чуб и тяни себя, как Мюнхгаузен. Он человек
правдивый... Только правда его не для каждого. У тебя получится... Мы с
тобой не первый год в одной связке...
Я молчу. Меня злит фальшь бодрячка. Смешит эта придуманная жизнь, игра
в романтику, вера в ложные идеалы борьбы, мечту, цели. Игра?! Игра... С
серьезной миной на лице... С головоломными умозрительными теориями
оправдания...
Кавуненко уходит. И вместе с Пискуловым выгребает снег из углубления,
которое они отрыли для ночевки. Работают молча - не слышно ни слова. Зато
слышно дыхание... Двигаются они медленно и после каждых двух-трех лопат
отдыхают.
Теперь ко мне подошел Пискулов.
- Можешь?
Я сперва промолчал, потом спросил:
- А ты?
Он не ответил. Я приподнимаюсь на локтях и, глядя ему в глаза,
спрашиваю:
- Объясни, для чего? Смысл?! Чтобы в карточку записали "пик
Коммунизма"? Объяснишь - встану... На четвереньках буду карабкаться, пока
ноги не протяну...
- Чего объяснять? Нынче утром спроси тебя так, ты бы сказал - это, мол,
философия старости! С такой нельзя жить - можно только доживать...
- То утром, а то теперь... от того Шатаева духу не осталось!