"Ирвин Шоу. Пестрая компания (сборник рассказов)" - читать интересную книгу автора

без сил, опасаясь грозной случайности,- так обанкротившийся азартный игрок
подвигает последнюю свою жалкую фишку к безжалостной лопатке крупье, живо
ерзающей взад и вперед по расчерченной на квадраты крышке стола.
Сколько лиц она помнит; сколько уютных комнат, в которых была когда-то
счастлива; сколько всего ужасного, что приключилось с ней! Среди неясных,
лишенных резких очертаний образов, которые постоянно всплывали у нее перед
глазами, больше всего досаждали ей письма. Отлично помнит, как они все
выглядели: иностранные марки, беглый почерк Айрин, с крупными, размашистыми
буквами; большие, плотные серые конверты, иногда даже запах ее духов -
каким-то образом сумел сохраниться в продолжительном путешествии по воздуху
через океан.
"А это - наш Ганс". (Как странно звучит имя ее внука - Ганс, ведь в
их семье всех мужчин обычно называли Джоном, Питером, Люком или Томасом.)
"Он немного похож на Бисмарка, но мы искренне надеемся, что, когда ему
исполнится три годика, это сходство пройдет". Или: "Дела у Рейнольда идут не
слишком успешно, но кто может похвастаться лучшей участью в этой бедной
стране? В общем, мы стараемся не жаловаться. У Ганса прорезались семь
зубиков; мы перестанем, наверно, их считать, когда ему стукнет десять". Или:
"Дитрих весил целых десять фунтов, когда появился на свет, и его рождение
было связано с небольшим скандалом в этой голодной стране, словно мы
воровали еду или брали взятки. Я настояла, чтобы его назвали Дитрих
Джонатан, в честь нашего папочки, а все его родственники, типичные пруссаки,
возмущенно поднимали на меня брови, но я им так и не уступила, ни на йоту.
Думаю, когда возвращались домой, бурчали: "А чего еще можно ожидать, если в
жены берут американку?"" Или: "Прошу вас, пришлите мне, пожалуйста,
фотокарточку Бада,- он теперь, уже, вероятно, не умещается на своем коврике
из медвежьего меха? Если вы не пришлете нам несколько его снимков, то
немецкие тетки страшно удивятся, когда наконец его увидят и убедятся в том,
что он уже не лежит голенький на своем животике".
Но тетки с племянником так никогда и не встретились.
Когда в 1936 году Айрин написала, что Рейнольд приезжает на три месяца
в Америку, в престижную командировку от газеты (добавив, что он не сможет
взять с собой мальчиков - пусть спокойно продолжают учебу), Пегги сменила
интерьер в комнате для гостей в своем доме - наклеила новые обои, с
крупными, в полном цвету, розами, и постелила новый ковер, с голубым ворсом.
Научила Бада говорить по-немецки: "Доброе утро, тетя Айрин и дядя Рейнольд",
и еще одну фразу: "Как поживают там мои тетушки? Надеюсь, что хорошо". Баду
уже исполнилось двенадцать, и он страшно гордился своими лингвистическими
успехами и даже самостоятельно научился произносить по-немецки "до свиданья"
и "моему папе очень нравится мюнхенское пиво".
Эмили даже сейчас, в этом промозглом тумане, улыбнулась, вспоминая
смешного Бада, в потертом старом свитере и грубых, белых, длинных
парусиновых брюках,- как он стоял, широко улыбаясь, посередине комнаты и
медленно, отчетливо произносил по-немецки фразу о том, как его папе нравится
мюнхенское пиво.
А вот тот день, когда они приехали, вспоминала с трудом. Тридцать
шестой год давно миновал, и сколько с тех пор произошло разных событий!
Очень красивый немецкий белый пароход,- кажется, он назывался "Европа", с
высокой, парящей в воздухе палубой, нависавшей будто прямо над улицей,-
остановился у пристани Нозерн-ривер. Играл оркестр,- интересно, что он