"Дмитрий Щербинин. Парящий" - читать интересную книгу автора

сделал по ней несколько кругов - задел стоявшую на полке кастрюлю, и она с
грохотом повалилась на пол. Бабушка подняла кастрюлю и произнесла ласковым,
печальным голосом:
- Ну все, хватит пока... (она опасалась, что ее летающего внучка смогут
увидеть из окна соседнего дома) ...не дадут они тебе улететь, миленький; в
клетку посадят...
И такой у нее стал печальный голос, что и на глаза Вани навернулись
слезы, и он взял бабушку за руку, и, глядя прямо в эти плачущие глаза,
прошептал:
- Не плачь, не плачь, бабушка!.. А вот давай улетим от них всех. Да
ничего, что ты такая большая, я тебя унесу! Мне же так легко летать!..
И тогда взгляд Вани стал таким прекрасным, мечтательным, выразительным;
он поднялся к тем облакам, которые проплывали над городом, над землею, и
молвил:
- Вот к тем облакам. Ведь там же, на их вершинах, такая прекрасная земля
- рай называется. Вот там и заживем мы, бабушка, счастливо; и там я смогу
летать сколько угодно, ведь это же так здорово, так здорово! Бабушка, ну -
можно я еще полетаю?..
- Ах, да раньше то я тоже так думала: вот стоит до облачка подняться, там
и будет рай. А теперь уж знаю - много выше райская то земля.
- Так и выше полечу, бабушка - ведь я же совсем не устою, когда летаю,
даже наоборот - лучше мне становится. Вот и поднимемся мы, бабушка,
много-много выше облаков.
Тогда по морщинистой щеке бабушки покатилась слеза, она молвила:
- Не добраться до рая на твоих крылышках, маленький. Там совсем иные
крылья нужны. А ты, все-таки, помни, что я тебе про людей сказала...
- Бабушка! - с нежным чувством воскликнул Ваня, и, плача, обнял, эту
большую, ласковую руку, стал целовать ее, зашептал. - Но облака такие
красивые! Смотри, смотри - еще красивее, чем деревья - вот и хочется
подлететь к ним. Что там, бабушка, ты знаешь?
- Там только ветер холодный, внучек. Застудит он тебя; никогда ты так
высоко не поднимайся.
- Ах, бабушка, так может ветер холодный только рай стережет; вот стоит
пролететь через него, и...

* * *

Бабушка умирала через семнадцать лет после этого дня. То был июньский,
тихий день. И вместе с родителями и приехавшими откуда-то родственниками
Ваня оказался в помещении, где должно было проходить христианское отпевание.
Три стены были высокие, беломраморные; кое-где выпирающие венками; вместо
четвертой стены было огромное окно за которым сияло крыльцо, к которому
вскоре должен был подъехать автобус и забрать гроб; в нескольких метрах
дальше поднимались лесные стены, а над ними медленно проплывала завеса из
угрюмых туч. Священник начал отпевание, но ни его басистый голос, ни лежащее
в гробу опустошенное тело, почти не трогали Ваню - он знал, что это ничего
не значит, что это только ритуал, обычай; что от этих гремящих слов ничего
уже не изменится. Глядел он на распахнутые двери, на эту угрюмую,
покрывающую небо завесу, и такого усилия ему стоило не взмахнуть сейчас же
руками, и не пролететь над этим гробом, над этим священником в распахнутые